ее, как пушинку, прижали к мягкой груди, коснулись спутанных волос. Если не открывать глаза, можно подумать, что Аня пришла утешить. Если зажмуриться еще сильнее, до белых искр и головокружения, то можно убедить себя, что это мама – та, давнишняя, настоящая, еще не потерявшая ни отца, ни себя.

Аксинья больше ничего не сказала, и ее молчание достраивало иллюзию, в которую Марья спряталась, как под одеяло.

И только тогда слезы прорвались наружу.

* * *

Змея больше не показывалась на глаза, но время текло естественным чередом, и это уже было как глоток свежего воздуха после удушливой долгой ночи. Изредка она встречала Аксинью, ловила ее теплый спокойный взгляд, и Марье становилось чуточку спокойнее. Служанка окружила ее ненавязчивой заботой – так, в ее спальне всегда ждал горячий чай с парой пирожных, если Марья замерзала в долгих блужданиях по поместью, рядом обнаруживалась пушистая шаль, а на ужин ей всегда теперь приносили запеченные овощи – единственное, что Марья могла здесь есть без отвращения.

После диалога в зимнем саду тем для размышлений прибавилось, и все они были тяжелыми и темными. Марья искусала губы, но никак не могла решить эту задачку с договором, чтоб в целости остались и коза, и волк, и капуста. Самое обидное, капустой в этой задачке была она сама.

Как вернуть сестру, если единственное, что разрушит договор, – это смерть Марьи? Да уж, Аня за такое решение точно не поблагодарит, с того света достанет, чтобы «фе» высказать!

Жаль, она не спросила, может ли умереть Змея. Но даже если может – вряд ли признается и вряд ли Марье достанет сил убить ее.

И не убьет ли она вместе с навьей тварью и Аню?

Вот и оставалось снова призраком бродить по пустым коридорам, гоняя одни и те же мысли по кругу. Как раз все привыкли, что юная госпожа Марья в глубокой задумчивости куда угодно может забрести и не заметить, а потом стоять, глядя в одну точку и ни на что не реагируя. Очень удобно, когда надо выяснить, что ж это за двери к горе и в мир людей, где они и как отличаются. Пусть уж лучше слуги считают ее блаженной и не прячутся от ее глаз.

Нужную дверь подсказал Альберт, и Марья подозревала, что именно «подсказал», памятуя о сделке с хозяином. Марья даже успела выглянуть в нее, увидела серебрящиеся кроны деревьев, дорогу, усыпанную крупным битым камнем, и темную тень, закрывшую горизонт, ржаво-рыжую в лучах полуденного солнца.

Осталось только улучить момент, чтоб удрать незаметно.

Идеально бы – отвлечь и Финиста, и Змею, придумать бы еще как.

Побега Марья не боялась, как и того, что ждет ее за стенами поместья. Сложно бояться, когда знаешь, что в любой момент за тобой может явиться древняя жуткая тварь и унести в безопасное место. Ничего страшнее колдовского сна ее уже не ждет, но, если Марья правильно поняла Змею, та не станет мешать, пока жизнь Марьи в безопасности.

План выстраивался хрупкий, невесомый, только дунь – и разлетится на части как карточный домик. Он требовал терпения и выдержки, но вот как раз с ними у Марьи были проблемы. И все же еще несколько дней она тянула время, хоть и понимала – Змея может покинуть поместье в любой день и двери снова исчезнут.

Марья замерла в галерее, с неохотой признавая, что зашла в тупик и нужно просить помощи у Альберта. Приказчик-то точно сумеет отвлечь хотя бы Змею… Один из портретов привлек ее внимание – совершенно незнакомый худощавый мужчина, с тонким носом и сухопарым лицом. Марья поежилась: ее не оставляло ощущение, что глаза у портрета живые и они следят за каждым ее шагом. Но больше ее удивило другое (мало ли у художников хитростей, чтоб картину оживить?): сколько она ходила по галерее, а этого лица среди портретов не видела. А вот рама была приметная, с отколотым уголком. Марья нахмурилась: она никак не могла припомнить, что раньше висело на этом месте. Кажется, вообще пейзаж, солнце, встающее из-за гор. И когда только успели полотно заменить?

Что ж, вот и благовидный предлог встретиться с Альбертом…

– Я знал, что найду тебя здесь.

Марья исподлобья уставилась на Финиста. После последнего разговора он виртуозно не попадался ей на глаза, словно чуял, где она, и избегал ее. Сейчас он выглядел непривычно, сменив заношенную рубаху на чистую и надев короткий камзол, щедро расшитый серебряными нитями. Не иначе у Альберта позаимствовал.

– Ты что-то хотел? – сухо осведомилась она.

Финист нахмурился слегка, обернулся к портрету. Спросил как бы между делом, словно они лениво прогуливались после обеда:

– Любуешься на новое приобретение нашего хлебосольного хозяина? Незавидная судьба для непослушного родича – остаться запертым в картине до конца вечности. Удручающая неизменность, из развлечений – только на чужие лица любоваться, да и те надоедают до оскомины. Слуги да приказчик. И мы.

– Что-то я не слышу радости в твоем голосе, – Марья скопировала его светские интонации, – ты же должен мечтать о том, как меня в такую же картину запихнуть. А что? Очень удобно! Точно никуда не денусь, ничего не натворю… А если выбрать формат поменьше, то и с собой можно взять, чтоб вокруг одного места кругами не… летать.

– Спасибо за идею, маленькая сестрица, я обязательно узнаю, можно ли ее осуществить. Но… я хотел показать тебе другое.

– Другое?

Он отвернулся, сдвинув брови, словно сам еще не принял решения и колебался. Портрет отвечал ему напряженным и злым взглядом.

– Да. Считаю, что ты должна увидеть это, маленькая сестрица. – Финист мягко улыбнулся, словно говорил с несмышленышем, но у Марьи мурашки поползли по спине. – Для тебя ведь все это не более чем игра, верно? Все еще веришь, что все устроится само собой и закончится хорошо.

Он покачал головой и снова замолчал. Скрестив руки, Марья ждала продолжения. Он что-то задумал – очевидно. Она быстро обшарила его взглядом, но заметила только потертые ножны, возмутительно старые по сравнению с остальным костюмом. Вот только ножа в них не было.

Холодок пробежал по шее, покусывая кожу, предупреждая. Сразу вспомнились слова Альберта «не доверяйте своему брату».

Можно подумать, она ему раньше доверяла.

– Даже если так, то что в этом плохого? Немного оптимизма нам не помешает, не так ли?

– Оптимизм был бы хорош, радость моя, если б так тебя не слепил.

Марья прищурилась подозрительно, уточнила приторным голоском:

– И потому показать ты хочешь исключительно плохое?

– Плохое? – Финист прямо взглянул