в присутствии, мы получили тот же ответ, как на вопрос, почему нам не разрешается переехать обратно в Яффу – теперь, когда «зеленая линия» открыта:

«Из соображений безопасности».

Чьей безопасности, подумала я. Мы не чувствуем себя в безопасности с тех пор, как вы здесь появились. Я спросила израильского офицера, кто дал ему право принимать решения о наших жизнях здесь, на Западном берегу, где не живет ни один израильтянин.

– Мы были в Иудее еще три тысячи лет назад, – высокомерно объявил он нам. – Это наша земля!

У него была светлая кожа, и мне хотелось спросить его, откуда родом его семья, из Бруклина или Владивостока. Но я держала рот на замке. За одно неверное слово они могли посадить в тюрьму.

Мы с Джибрилем устроили сидячую забастовку у офиса губернатора.

– Идите домой, – сказал он.

– Это все, что мы хотим, – ответили мы.

* * *

Вопреки всему, Джибриль на удивление хорошо сдал экзамены. Он сам с трудом верил, что ему это удалось. Пастор сдержал обещание и оформил для него стипендию. Так он получил место в университете Торонто. Это было невероятно. Из Вифлеема Канада казалась дальше, чем луна. Папа очень гордился сыном. Но Джибриль не показывал радости. Потому что он знал, каково было мне.

Чтобы выйти замуж за Сами, мне пришлось бы переехать в Иорданию. И через шесть месяцев я потеряла бы право на проживание на Западном берегу. Но если бы я принесла такую жертву, разве могла бы я оставить папу одного? К тому же без меня ему пришлось бы закрыть магазин.

Я втайне размышляла, не переехать ли мне в Карамех вместе с папой и бабушкой. В Иордании мы были бы в безопасности. Но я не успела даже заикнуться об этом, папа словно прочитал мои мысли.

– Я скорее умру, – объявил он, – чем покину Палестину. Они перенесут меня через Иордан только мертвым.

Сопротивление было делом чести. Но за это приходилось платить. Единственный способ сохранить достоинство – это говорить «нет», но тогда ты больше не видишь будущего. Для тебя не существует «да». Единственным светлым пятном был Джибриль. Мы собрали все, какие имелись, деньги ему на билет до Канады и купили крепкий американский чемодан. Он попрощался со своими друзьями.

* * *

А потом пришло известие, что арестовали дядю Азиза. Вероятно, стало известно, что в его кафе встречались участники Сопротивления. Возможно, один из молодых людей, собиравшихся у него вопреки запрету на собрания, оказался шпиком. Или просто разболтал, напившись. Нам рассказали, что Азиз сидел с несколькими молодыми людьми незадолго до полуночи, несмотря на комендантский час. Они обсуждали его книги. Когда гости разошлись по домам, Азиз остался в кафе, открыл бутылку арака и поставил пластинку. Национальный гимн Египта. Ворвались солдаты, швырнули пластинку на пол, сорвали со стены портрет Насера в золотой рамке и велели Азизу плюнуть на него.

– Go home, – сказал им Азиз.

Потом они подрались.

Никто не знал, куда его увезли.

* * *

Я чувствовала себя потерянной. Дядя Азиз давал мне книги, открывшие для меня окно в мир. Нужные не для школы, а для жизни. Он не всегда был прав, но никогда и никому не позволял затыкать себе рот, и я ему благодарна за этот урок. Без него, дававшего Сопротивлению голос, среди нас возникла мучительная пустота.

* * *

На следующее утро мы стояли возле кафе Азиза и смотрели на разрушения. Стулья и столы опрокинуты, книги и журналы валяются на полу среди битого стекла. Стихи Махмуда Дарвиша, эссе Гассана Канафани. Солдаты вернутся и конфискуют все, чтобы использовать против него. Мы должны были спасти то, что можно спасти. Взяв по несколько книг, люди уносили их к себе домой. Мы с Джибрилем собрали пластинки. Папа сохранит их для Азиза. Я искала коробку, чтобы их сложить. И вдруг наткнулась под раковиной на пистолет. Осторожно вытащив его, я негромко позвала Джибриля.

Он тихонько присвистнул сквозь зубы, взял у меня пистолет и снял с предохранителя. Он знал, как им пользоваться.

– Что нам с ним делать?

Он сунул пистолет за пояс, под футболку:

– Пошли.

Мы схватили по паре пластинок и поспешили прочь. В конце улицы стоял блокпост. Двое солдат проверяли у всех сумки.

– Продолжай идти, – сказал Джибриль, – спокойно.

– Нет.

Я развернулась и потянула его за собой. Мы пошли обратно. Сзади раздались крики солдат.

Мы побежали.

Они за нами.

Мы побежали быстрее. Перед нами на улицу выехал джип. Выскочили два солдата. Они рванулись нам наперерез.

Мы свернули в переулок. Бросили пластинки и бежали изо всех сил.

– Выкинь пистолет, Джибриль!

– Нет! Беги!

Я дергала двери. Одна оказалась открытой. Мы шмыгнули внутрь. Столярная мастерская. Повсюду статуи Девы Марии. Увидев лестницу, ведущую наверх, мы бросились на крышу. Снизу уже доносились голоса солдат. Мы перепрыгнули на соседнюю крышу. На ветру развевалось постельное белье. Мы осторожно прошли между двумя рядами белья. Голоса смолкли. Слышно было только мирное трепетание простыней.

Было тихо. Слишком тихо. В Вифлееме никогда не бывает тихо. Джибриль достал пистолет.

Внезапно раздались выстрелы. Мы пригнулись, не понимая, откуда они. Еще одна очередь. Джибриль увидел что-то и выстрелил в ответ.

– Беги! – крикнул он.

– Нет!

Он снова выстрелил и оттолкнул меня.

В голове билось: останься с ним!

Ноги мои уже бежали. Быстрее, чем мои мысли. Я мчалась по крышам, перепрыгивала через стены.

Позади выстрелы.

Я же должна его защищать.

Но ноги продолжали бежать. Я спрыгнула в какой-то двор. И забилась под груду досок.

* * *

Домой я добралась невредимой. Но Джибриль исчез. Знакомый торговец видел, как солдаты затаскивали его в джип. Раненого, связанного, с завязанными глазами. Мы чуть не сошли с ума от страха. Папа приказал мне остаться в доме. К военным его сопроводил сосед.

– Куда вы его отвезли?

Военный пожал плечами. В тюрьму. Террорист. Молчи, не то сам туда попадешь.

* * *

Я лежала в постели и не могла спать. Перед глазами стояла эта чертова крыша. Простыни. Выстрелы.

Крик Джибриля: беги!

Мысль, бьющаяся в мозгу: останься с ним!

И ноги, которые бегут. Быстрее, чем мои мысли.

* * *

От Джибриля не было никаких вестей. Отец позвонил другу, который знал одну женщину-адвоката. Только она еврейка, предупредил друг. Главное, чтоб помогла, ответил отец. В качестве наказания военные на неопределенный срок закрыли нашу лавку. Мы провели демонстрацию протеста, вместе с некоторыми соседями. Нас арестовали за неразрешенное собрание и доставили к военному судье. Он приговорил к штрафу, который мы не могли