– Открой окно! – попросил папа.

Я открыла окно. На старые стены упал яркий солнечный свет. Напротив нас соседи тоже решились подойти к окнам. Они были серьезны и подавлены, как мы. Я слышала ту же песню, доносившуюся из их квартиры. Мы помогли папе встать и подвели его к окну.

Когда-то была страна

И руки, что ее возделывали.

Под солнцем, под ветром

Там были дома и окна в цветах,

Там были дети с книгами в руках.

Внезапно, темной ночью,

Ненависть переполнила тени домов.

Черные руки взломали двери,

И дома потеряли своих хозяев.

Между хозяевами и их домами

Выросли тернии и огонь.

Теперь уже все окна были открыты. Старики и дети, мужчины и женщины, которые столько дней сидели по домам, все вдруг появились. Голос Файруз залил улицу, точно весенний дождь. Я заплакала.

– Не плачь, – сказал папа. – Иначе ты заразишь остальных.

Я взяла себя в руки и вытерла слезы. Внизу на дороге затормозил джип. Солдаты заорали нам на иврите и по-английски. Заткнитесь! Но никто не сдвинулся с места. У меня затряслись колени. Но никто этого не видел. Взявшись за руки, мы тихонько подпевали. Я увидела, что жена соседа напротив тоже шевелит губами. Один мужчина закрыл руками лицо и начал всхлипывать. Он исчез, и его место занял другой. Все пели негромко; мы проиграли войну. Мы просто показывали друг другу, что мы еще живы. Что мы не одиноки. Солдаты раздраженно сновали по улице. Я подумала, понимают ли они арабский язык. Будут ли стрелять. Учили ли их тому, как убить песню. А может, голос Файруз околдует их и им захочется стать желанными гостями. Но никто не открыл им дверь, никто не смотрел на них. Я закрыла глаза и крепко сжала руку отца. Файруз уносила нас прочь, над крышами домов, над холмами, до самого Иерусалима.

Мой клич эхом разносится по улицам, улицам старого Иерусалима.

Пусть моя песня станет бурей и громом.

Лети, мой голос,

Расскажи людям о том, что здесь происходит.

Стань бурей в их сердцах,

чтобы их совесть пробудилась!

Глава

44

Вы хотели узнать историю моего платья. Я рассказала пока половину. Наши истории никогда не движутся по прямой. Мы делаем один шаг вперед и два шага назад. Мир кладет камни на нашем пути, а мы подбираем их, чтобы построить дом. Потом кто-то приходит и сносит его, и мы начинаем все заново.

* * *

Сами пытался со мной связаться. Он звонил Азизу, у которого в кафе был телефон. Но в то время нам запрещено было покидать дома. Когда нам наконец разрешили выходить днем на улицу, я позвонила сама, но теперь я не смогла его застать. Вместе со своей семьей Сами оказался в лагере беженцев на другом берегу реки Иордан. Лагерь назывался Карамех, что по иронии судьбы означает «достоинство». Сами оставил мне сообщение: он придет ко мне, как только мосты снова откроют. Я смотрела в окно на облака, плывущие с востока, всего за несколько минут они пересекали Иордан, без всяких усилий. Как и мы – прежде.

Я ждала. На своем свадебном платье я вышила ветки апельсина. Если чему и можно научиться, будучи палестинкой, так это ждать, не теряя надежды. Надежда – мое имя. Амаль.

* * *

Вместо моего жениха на белом арабском скакуне прибыли туристы из Тель-Авива. Вчера еще в военной форме, сегодня – в шортах, с фотоаппаратами на шеях. Они всегда приходили группами. Некоторые покупали печенье. Расплачивались израильскими лирами и отказывались брать иорданские динары в качестве сдачи. У одних было самодовольство победителей, которые могут приказывать побежденным. Другие были дружелюбны, как покровители, будто желали сделать что-то хорошее для местных жителей, покупая у них товары. Но большинство были просто равнодушны. Любители приключений на экскурсии – как скауты в дикой местности.

* * *

А дикарями были мы.

* * *

Ночью, когда туристы уходили обратно за «зеленую линию», город принадлежал солдатам. Они стучали в наши дома и, если кто-то не открывал сразу, выбивали двери. Они обыскивали наши шкафы и кровати, переворачивали ящики, арестовывали отцов на глазах у детей и вырывали сыновей из рук матерей. Они искали федаинов. Они хотели показать, кто теперь тут хозяин. А мы показывали им, что нас не покорить.

– Не бойся, – каждый вечер говорил отец. – Они могут сломать наши кости, но не наш дух.

Но если честно, мы все боялись, что они схватят Джибриля. Пусть он и не был федаином, но многие его друзья отправились в тренировочный лагерь ФАТХа, пока я с ним сидела за его школьными учебниками. Друзья обиделись, что он бросил их. И кто знает, насколько храбры они были. Под пытками многие называли какие угодно имена, лишь бы боль прекратилась.

Джибриль всегда спал одетым. Ботинки стояли у кровати. Маршрут побега был продуман. В окно, по крышам, в поля.

* * *

Сами попытался перебраться через реку. Мы с Джибрилем поехали к мосту, чтобы его встретить. Несколько часов простояли на палящей жаре, глядя на колючую проволоку. Его не пропустили. Нам пришлось отложить свадьбу. Зато израильтяне провели летом перепись населения. Это было как в 1948 году: все, кто не зарегистрируется по месту рождения, теряет право на проживание. Если бы я уехала, то неизвестно, пустили бы меня обратно или нет.

Мы подали заявление на гостевую визу для Сами. Чтобы нам хотя бы увидеться и все обговорить. Военные власти не дали нам никакого ответа. Они пропускали стариков через Иордан. Или замужних женщин. Но кого они не любили, так это молодых неженатых мужчин. Тем была одна дорога – на восток. Туда выпускали всех, и охотно.

* * *

Мы написали петицию. Мы дошли до военного губернатора Вифлеема. И везде получили один и тот же ответ: супруги могут подать заявление на воссоединение семьи. Лица, не состоящие в браке, могут подать заявление, если их родители проживают в Израиле. К Сами не относилось ни то ни другое. Он был просто «отсутствующим». На их языке я была «отсутствующей», любившей «отсутствующего». Только степень его отсутствия была даже сильнее моей. Чем дальше на восток ты оказывался в пустыне Иорданской, тем более отсутствующим ты был. На вопрос, почему Сами было отказано