В 12 часов началась орудийная пальба, вызвавшая тревогу среди обывателей: стреляли японцы – это был салют в 101 выстрел в честь, кажется, 2501-й годовщины Японской империи. Все суда в бухте расцвечены флагами.

Доманевский за работой. Штаб, оставшийся в том же здании «Аквариума», понемногу оживает.

Доманевский обратился ко мне с новой просьбой принять на себя обязанность члена международной комиссии по разбору недоразумений между японскими войсками и партизанами. Попутно он сообщил, что в военном совете опасаются, что я сторонник Японии. Краковецкий будто бы старался рассеять это опасение287.

Обсуждали судьбу военной академии. Сюда докатилось только имущество академии и вся библиотека. Материальную и научную ценность последней и определить трудно288.

Перехвачен разговор генерала Лохвицкого, отрешенного Семеновым от командования Дальневосточной армией (остатки колчаковских войск), из Харбина с Читой. По сведениям Читы, Колчак и Пепеляев (премьер) расстреляны.

В радио Лохвицкий называет чехов м…ми, а Жанена н…м. Грозит сообщить Сазонову (бывшему царскому послу в Париже), чтобы нажали на чехов289.

Последнее сообщение – Иркутск опять в руках большевиков, а белые под командой Каппеля разбиты.

Владивосток. 13 февраля

Сегодня были у меня члены военного совета М.Я. Линдберг, Асеев и Брагин, а также и Боголюбов.

Это, видимо, была попытка пощупать мои настроения и рассеять то опасение, которое вызывает мой приезд из Японии. Из беседы я убедился, что мои посетители очень интересовались и моей ролью в период, предшествовавший падению Директории и после такового. Об этом мне еще накануне намекнул Доманевский.

Линдберг, или, как его называют здесь, «борода», брюнет, действительно, с хорошей темной бородой, несколько сумрачного вида, имеет большое влияние среди сопочников-партизан. По политическим убеждениям левый эсер (из группы сибирских эсеров)290, не особенно широкого кругозора, но до известной степени фанатик, чем, главным образом, и объясняется его значение среди масс, в частности среди военно-революционных группировок.

Брагин по виду не то солдат, не то рабочий, в действительности, кажется, офицер военного времени, маленького роста, бритый, с выдающимися вперед нижней челюстью и подбородком. Фигура не рельефная, держится скромно и умно молчит; только под конец беседы, в которой большею частью участвовал дремавший минутами Линдберг, Брагин спросил меня: «Какое у вас отношение к советской власти?»

Я ответил, что этот вопрос, как имеющий для меня второстепенное значение в создавшейся обстановке, занимает меня мало, что я рассматриваю советскую Россию как одну из сторон в гражданской войне, в войне, дальнейшее продолжение которой я считаю бессмыслицей и преступлением. Для меня важно, во-первых, окончание объединения России, – под каким это флагом произойдет, пока безразлично, – во-вторых, важно сохранение ее исконных владений от посягательства друзей и недругов. Эти два положения одинаково дороги для меня, и ради них я буду работать во всех условиях, которые являются реальными для данного времени.

Третий из моих посетителей, Асеев, явился в пальто вместо пиджака, с надетой сверху овчиной – шерстью вверх. Тип сельского учителя или мелкого земского работника. Он молчаливо поглядывал через пенсне и то сочувственно, то укоризненно покачивал головой во время всей беседы.

Яркого впечатления не оставил ни один. Такие люди сильны только скопом. Воля партии делает их действенными. Они много работают и не боятся переутомления. Они революционеры.

Все очень интересовались отношением к нам Японии и ее возможной линией поведения.

На это я заметил, что многое будет зависеть от нас самих, от нашего такта и выдержки.

«Этого мы и добиваемся; с мест есть сведения, показывающие сдвиг в сторону этого мудрого решения», – заявил, уходя, Брагин. Он не только умно молчит, но и думает неплохо.

Владивосток. 14 февраля

Послана телеграмма о прибытии сюда эшелонов военной академии, задержавшихся в Харбине. Кое-кто из здешних академистов полагает, что генерал Андогский воздержится от поездки во Владивосток. При установлении здесь советской власти ему могут указать, что служба у Колчака не вяжется с его прежним званием начальника красной академии. Уверяют, что у Андогского есть хвост и в Харбине. Интересно – дотягивается ли этот хвост до Читы.

Во всяком случае, здешние академисты явно тяготеют к Харбину, и только старик Медведев (профессор-статистик) прочно осел на Русском острове.

Утром должен был поехать с генералом Федоровым для осмотра крепостного района. Федоров очень рекомендовал уделить внимание одному из важнейших фортов, которым он, как строитель, очень гордился.

Еще за время мировой войны Владивосток отдал большую и лучшую часть своего артиллерийского вооружения на усиление наших западных крепостей. Со времени интервенции все тайны крепости сделались достоянием иностранцев. Особенно широко использовали эту возможность японцы. Твердыни Владивостока – форты, батареи – стали объектом профессионального любопытства японских военных специалистов и местом прогулок для прибывающих «натуралистов» и всевозможных экскурсантов. На многих фортах и батареях японцы имеют сейчас свои посты.

Конечно, крепости как таковой уже не существует. Остались железо, бетон и огромное количество казарм, занятых большею частью войсками интервентов.

С поездкой несколько запоздали. Вышла задержка с машиной. Прислали слабенький городской автомобиль (лимузин).

День чудесный, солнечный. Окрестности Владивостока на редкость живописны.

На большинстве батарей вольнонаемная стража. Молодой малый, в овчинном тулупе, с винтовкой, вежливо посмотрел наши документы, дружелюбно ответил на новое «демократическое» приветствие моего спутника: «Здравствуйте, товарищ» – и только объяснил, как и куда пройти. Видно вдумчивое отношение к порученному серьезному делу.

Нет щегольства прежнего солдата, но зато нет и возмутительного «не могу знать», которое в доброе, старое время на законном основании освобождало всякого лентяя от необходимости шевелить мозгами.

Пробрались к интересовавшему меня форту. Наш городской лимузин с трудом выбрал уклоны дороги и перед самым фортом завяз-таки в снегу.

Прошли пешком в дом Ивана Павлыча, старшего надсмотрщика живой хронологии постройки форта. Угостил нас чаем с вкусным хлебом и маслом. Иван Павлыч охотник и домовитый хозяин. «Вот дичь всю иностранцы распугали, теперь ведь здесь шляется всякий из них, кому не лень».

Форт с точки зрения строительного искусства представляет исключительный интерес. Это целый подземный город, предусматривающий долгую и упорную борьбу. Генерал Федоров с горечью смотрит теперь на своего «мертвеца», как он называет крепость.

Действительно, замерла всякая жизнь в этом огромном лабиринте гор, скал и долин, среди бетона, железа, в опустелых жилищах строительных рабочих…