* * *

Капитолина растопила коптильню, подбросила сухого мха… Вычистила сижков, подвесила их за крючья над дымком. Потом принялась за линьков. Линок шел мелковатый еще, не убористый. Байкал только вскрылся, рыба не нагулялась еще, но в похлебке она хороша. И подсолить малость, под картошку печеную в духовке очень пойдет. За милую душу.

– Капитонюшка, – ласково вдруг окликнула ее бабка. – Ты козу смотрела?

– Я рыбу чищу, баба.

– Дак ты ступай, глянь эту лохудру! Я сама управлюсь с рыбою-то!

Капитолина того и ждала. Она скинула самодельные, шитые Большой Павлой из мешковины, протертые уже верхонки, сняла брезентовый материн фартук, заскочила в горницу глянуть на себя в зеркало, и за калитку.

По дороге она крикнула свою подружку Дариму. Та выскочила сразу.

– Ты Сильву не видела?!

– Однако на Сенькином покосе березняк глодает!

– Во крику-то будет!

Коза эта, Сильва, кормилица и кость в горле бабьего царства Брагиных. Эта красивая белая, что первый снежок, козочка с невозмутимо-наглыми глазами, умная и пакостливая – чистый чертенок. Она уходит куда хочет и когда хочет. Обожрала все огороды в округе и продырявила не одну задницу. Бывало, притаится в кустах, пропустит и под зад… Или ляжет посреди дороги, глядит в упор немигающими холодными, как у змеюки, глазами, и попробуй пройди…

Бабы Большой Павле проходу не давали. Грозились ободрать козу, но старуха только отмахивалась в ответ: как ее изведешь. Она, считай, литровку за одну дойку дает. Аришку выкормила. Та дохлая была… и коза ее поддерживает. Корову Брагины не держат с тех пор, как волки задавили их Бианку под Слюдянкою, а телку Большая Павла продала, чтобы старице Анютку показать…

– Однако куда мы?! – спросила Дарима.

– Куда, куда!.. Сильву ищем!

Дарима прыснула, а Капитолина коротко хохотнула. Обе хорошо понимали, почему они идут в другую сторону от покосов, где, как правило, пасется сволочная Сильва.

– А ты поче ее так назвала?!

– Поче, поче! В театр мы ездили с классом в Иркутск. В музкомедию… «Сильва» называлась. Я домой приехала, а там козочка… Хорошенькая! Как ангелочек. Я ее Сильвой и назвала. И Бианкой я корову назвала.

– Красиво.

– А как же!

Обе прыснули. Капитолина добыла из недр своего объемистого кармана платья зеркальце и вгляделась в свое яркое, чуть скуластое лицо.

Капитолина нравилась сама себе. Высокая, длиннокосая. Волос, что вороново крыло, глаза с прозеленью, кожа смугловатая.

– Красавица! – сказала она, оглядывая себя и поправляя складки платья на стройном теле.

– А я? – спросила Дарима.

– А ты бурятка!

– Сама бурятка! У нас с тобой один дед Долгор… Бурят…

– Ты че – обиделась?! Дура! Ты же мне сестра двоюродная. Мы с тобой одной крови… И обе русские… бурятки…

Тут они обе враз глянули друг на друга и обе расхохотались.

Мимо двора Семена Клыкова Капитолина проходила натянутая стрункою, косу спустила через плечо на грудь, задрала нос и будто не видит никого. Потом вдруг нагнулась.

– Поче стоим-то?! – Дарима увидала во дворе Семена, запрягавшего лошадь. Они с отцом должны были ехать в контору нынче, а потом на склады зверопромхозовские.

Она приветствовала Семена рукою. Он ответил ей взмахом руки, а сам глаз не сводил с Капитолины.

– Камешек в туфли попал, – громко заявила Капитолина и сняла туфельку, кося глазами во двор Клыковых.

– Ты че? Здеся трава… камешек нету, – не соображает Дарима.

– Тише ты, бестолковая! – Капитолина выпрямилась и, показательно подняв светлую, недавно привезенную из Иркутска, туфлю, потрясла ее.

Сенька, оставив коня, шел к калитке. Сердце Капитолины застучало. Она всем порывом своего молодого упругого тела внутренне рванулась к нему. Едва на ногах устояла. Но чей-то глухой ворчливый окрик остановил ее.

– Чей-то вы, девки, шляетеся? В будни-то. Посередь улицы!.. Порастеряли стыд-то, бесстыжие!

Капитолина обернулась. На большом валуне восседала старая Бадмаиха, в своем зеленоватом монгольском халате. Она, как всегда, сосала свою длинную трубку, которая заковыристо спускалась до травы. Седые волосы старухи выбивались из-под богато расшитого бисером бурятского убора. Беззубый рот дымился. Лицо было сердито, как у древнего змия.

Старуха что-то резко сказала Дарке по-бурятски. Дарима втянула голову в плечи и несмело что-то ответила на родном языке. Капитолина говорить не говорит, но понемногу кумекает бурятский язык. Она поняла, что Бадмаиха недовольна тем, что девчата прошли мимо, не заметив старуху. Мол, связалась с русскими и обычаи наши забываешь. Как это так, старших не уважать! Дарима отвечала, что Капитолина все ж родня им! На что старуха ощерилась в беззубом смехе и замахнулась на внучку клюкою.

Девиц как корова языком слизала с этого места. Очнулись они напротив огорода Сумароковых. Их привел в чувство пронзительный крик Сумарочихи и недовольное блеяние козы Сильвы, которую огрели впродоль спины огромным дрыном. Коза проломила дощатый забор огорода и понеслась вдоль по улице. За нею вылетела разъяренная хозяйка огорода.

– Ложись! – коротко взвизгнула Капитолина и залегла под куст.

Девицы словно оцепенели в кустах. Сумарокова кричала, что сожжет все это блудное гнездо Брагиных вместе с козою, которая обглодала все ее кровные кусты смородины и парник разворотила, а в прошлом годе сожрала на корню всю капусту. От ее пронзительного визга дрожала осина, под которой лежали девчата, а Дарка всем лицом уткнулась в короткую еще шерстку травы, а потом медленно попятилась назад.

– Все, больше с тобой ходить не буду! – заявила она, вылезая из кустов. – Я чуть не померла со страху.

– Подумаешь, старуха визжит, – отряхивая платье, ответила Капитолина. – Че она сделает!

– А Татьяна у Клыковых на крыльце сидела, – вдруг мстительно вспомнила Дарка. – Расчесывала тетку Марфу.

– Врешь! – сорвалась Капитолина.

– Зачем?! Тетка Марфа руку зашибла на днях. Татьяна за ней ухаживает!

– Ну и пусть! Пусть хоть горшки выносит. Я Сеньку ей не отдам! Никому не отдам!

– Татьяна девка положительная, – не унималась подруга. – Корпусная, хозяйственная. Тетка Марфа ее в невестки хочет.

– Счас! Разбежалися! А я красивая. У меня и косы длиннее! И талия тоньше! Глянь!

– Танька степенная… Положительная!

– А ты бурятка!

– А ты кацапка!

Обе они глянули друг на друга, дружно расхохотались и побежали в сторону леса.

Они долетели до третьей поляны, хохоча и подпрыгивая, передергивая Сумарокову и Сильву. А на самом деле они радовались своей молодой плоти, новенькой и целехонькой, весне, солнцу, уже бродящему вешними соками лесу и глухо стучавшему в ноздревато-потемневший лед Байкалу. Что по земле шел срединный год двадцатого века, и пять лет как кончилась война, и что обе они влюблены, и будет вечер, и будет вечорка, и будет пахнуть сосновой шишкой, сыростью и близостью любимого дыхания, которое ненароком как бы, но неизменно весь вечер будет дышать им в шею…