Екатерина специально облачилась в изысканно красивое платье – робу ее любимого голубого цвета. Диадема в бриллиантах сияла на ее роскошно убранной голове, губы улыбались. Вся она являла собой изящество и удовлетворение собственной жизнью.

– Словом, – сказала она, постукивая веером по ребру руки и обращая ко всем своим двадцати сенаторам сияющие глаза, – я желаю обвенчаться с графом Григорием Григорьевичем Орловым.

Краем глаза она видела, как Григорий, уверенный в положительном исходе дела, самодовольно откинулся на кресло. Остальные вновь зашевелились, зашептались, стулья заскрипели, задвигались. Тихий гул нарастал – сенаторы переговаривались. Императрица поймала удивленный взгляд Никиты Панина. Волконский что-то шептал на ухо Голицыну, Глебов наклонился к Щербатову. Алексей Орлов ни на кого не смотрел, занятый какой-то бумагой, однако шрам на его лице покраснел – признак неожиданного волнения. Екатерина переглянулась с Григорием. Напряжение с его лица не сходило. Она же чувствовала себя спокойно, зная – чему быть, того не миновать. Что будет, то и будет. Она обвела всех взглядом. По большому счету, противниками оного брака были немногие, и те не стали бы выступать против, понеже боялись всесильного Орлова. Но вдруг встал Никита Панин. Заслонив своей огромной фигурой свет от окна, он выпрямился и произнес слова, ставшие известными всему свету:

– Императрица Екатерина Алексеевна может делать все, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет нашей императрицей.

Каждое свое слово Панин акцентировал с таковой силой, что всем стало понятно: все так и будет. Граф Орлов побледнел. Пожалуй, впервые все оборачивалось не так, как он желал. Впервые он почувствовал, что ничего с оным поделать не может. Он не опустил глаза, но ни на кого не посмотрел. Императрица поспешила перейти к обсуждению следующих вопросов. После совещания Григорий подошел к Екатерине, поцеловал, как и все, поданную руку и, выйдя за дверь, незамедлительно уехал, не дожидаясь ее. Екатерина, стоя у окна за портьерой, проводила глазами его карету. Сердце неспокойно защемило: накатывала обида. Но, поразмыслив, она с облегчением вздохнула. По крайней мере, она сама себе хозяйка, никто ей не указ!

Княгиня Дашкова, год назад похоронив годовалого сына, весной родила паки сына в Москве, назвала его Павлом (ничего удивительного!), и Екатерина Алексеевна с цесаревичем Павлом Петровичем ездили крестить ребенка. В конце шестьдесят третьего года Дашковы вернулись в Петербург. События в Польше, связанные со смертью короля Августа Третьего и выборами нового, заставили князя Михаила Дашкова ехать туда командовать одним из отрядов. В конце следующего года он умер там от воспаления горла в возрасте двадцати восьми лет, о чем государыня Екатерина очень сожалела и в чем соболезновала княгине Екатерине Романовне. Положение Дашковой было далеко не легким. Ее отец и братья почти порвали с нею отношения, обвиняя ее не токмо в том, что она ничего не сделала, дабы устроить судьбу своей сестры, Елизаветы, но и в том, что она присвоила себе драгоценности, подаренные графине Елизавете Романовне императором. Чего не могло иметь место, понеже честность княгини Дашковой была неоспоримой. Совсем недавно княгиня уехала в Москву, к свекрови.

* * *

Завершался второй год царствования Екатерины Второй. Благодаря своей хитроумной дипломатии, ей удалось убрать из Курляндии саксонского принца Карла с тем, дабы место его занял законный правитель, опальный при Елизавете Петровне, герцог Эрнест Бирон. Естественно, Бирон отнесся к Екатерине Второй, как к своей благодетельнице. Но императрица понимала, что трон свой ей необходимо укрепить еще прочнее. Любой неверный шаг мог стоить ей короны. Вопрос замужества с Григорием Орловым отпал, и вдовствующей государыне стали нашептывать об арестанте номер один в Шлиссельбургской крепости, Иоанне Антоновиче. Дескать, жениху уже двадцать два года, и ежели обвенчаться с ним, трон сильно укрепится за нею. Она понимала, что сие было бы в русском духе – освободить несправедливо удерживаемого в крепости узника, дабы вернуть на принадлежащий ему по рождению престол. С ее стороны оный поступок оценил бы и народ, и церковь. Вестимо, она хотела царствовать одна, ибо полагала, что такою глыбой, как Россия, можно управлять токмо самодержавно, и всякое иное управление сей страной невозможно. Иоанн, без сомнения, подчинится ей, тем паче, что он не образован, не воспитан и на десять лет моложе нее. Она решила сама увидеть его: в самом деле, возможно, он вполне добрый молодец – вестимо не такой красавец, как Григорий, но что делать! Иногда необходимы жертвы ради дела. Тайный советник Никита Иванович Панин, выполняя секретный приказ императрицы, перевез узника в Мурзинку, имение недалеко от Петербурга.

Императрица сидела в просторной, почти лишенной мебели комнате, когда ввели туда Иоанна Антоновича. По просьбе Екатерины, Панин и капитан Ингерманланского полка Рысин вышли в прихожую. Перед императрицей мялся высокий, худой и бледный молодой человек. Он стоял, расставив ноги, робко смотрел на государыню кроткими голубыми глазами.

Екатерина задала ему несколько простых вопросов, на которые не получила хоть сколько-нибудь вразумительного ответа. Иоанн Антонович страдал косноязычием; пытаясь сказать слово, он сильно заикался и посему иногда придерживал нижнюю челюсть.

В обратный путь она пустилась в совершенно опечаленном настроении. Ей было жаль его, страшила ужасающая судьба ни в чем не повинного человека.

– Что скажете, Ваше Величество? – решился нарушить молчание Панин.

– Вы понимаете, граф, он совершенно больной человек. Неизлечимо больной!

– Да, вид у него ужасный.

– Не моя вина, что он дошел до такового состояния. Видимо, его здесь побивают… надобно запретить сие. Понятно, что ни о каком венчании не может быть и речи, – решительно изрекла императрица.

– Однако, Ваше Величество, в одном его существовании слишком много опасности для вашего трона, – осторожно заметил тайный советник.

– Понимаю, Никита Иванович. Поелику немедля для караульных капитана Власьева и поручика Чекина составьте секретную инструкцию о содержании арестанта, где укажите, что без письменного разрешения, подписанного лично моей рукой, арестанта никому не отдавать и не перевозить, а в случае желания завладеть им насильно, арестанта умертвить, но не отдавать, понеже, как сами понимаете, находясь в преступных руках, он может стать причиной гражданской войны и большого кровопролития.

Императрица помолчала, задумавшись и устремив взгляд в окошко кареты. Минуты через две продолжила:

– Такожде необходимо вести с ним богоугодные беседы, направлять его мысли к пострижению и иноческой жизни. Не век же ему сидеть взаперти.

Панин понимающе кивнул, восхитившись, как быстро и четко, а, главное, разумно выносит свои решения молодая императрица. Находясь рядом с ней, он ежеминутно чувствовал ее влияние на него, как на верноподданного, который старается не упустить ни единого слова из оброненных ею слов, поскольку каждое из них – на диво весомо.

– Нынче же, Ваше Величество, рескрипт будет отослан в гарнизон Шлиссельбургской крепости, – сказал он с готовностью.