Накрапывал дождь, развязки на кольцевой автодороге ремонтировали, и на выезде из города Иоанн попал в страшную пробку. Запертый в потоке машин, его автомобиль устроил истерику спецсигналами, но не мог сдвинуться ни на метр. Иоанн должен был находиться в Вашингтоне, где в ситуационной комнате Белого дома решалась судьба человечества, а вместо этого наблюдал за происходящим через коммуникатор с заднего сиденья автомобиля, застрявшего на «М4».

Иоанну установили прямое соединение со Страсбургом, где находился и получал всю последнюю информацию президент ЕС, с Белым домом и с Пекином, доверие к которому в последний момент пересилило предубеждения и который решили присоединить к операции.

Сообщения поступали регулярно — группа спецов из разведки отслеживала реакцию Сети, а Исламабад бурлил, не понимая, почему отказывает оборудование, компьютеры перестают подчиняться… В лавине новостей, от которых рябило в глазах, Иоанн не сразу заметил личное сообщение от Лоры.

Когда американцы спустя рекордные полчаса отрапортовали о полном завершении первой фазы и из ситуационной комнаты в Госдепартамент поступило указание связаться с Нью-Дели и Тегераном, а также опубликовать официальное заявление с разъяснениями для международного сообщества, Иоанн выдохнул и закрыл глаза.

Войны не будет. Годы приготовлений, мучений и кровопролития на востоке ушли на то, что в итоге разрешилось за жалкие полчаса. Контроль над оружием массового поражения, которое так долго копил Пакистан, представляя его как главную гарантию суверенитета и втайне мечтая пустить в ход, перешёл в руки американцев, и они тут же запустили протоколы безопасности, делающие невозможным запуск в ручном режиме. Исламабад лишили рта, ушей и глаз — отрезали от мира и от собственной армии, заодно уничтожив банковскую систему, похоронив экономику и кастрировав правоохранительный режим.

«Беспорядки, дефолт, долгое трудное восстановление, — подумал Иоанн, — ничтожная плата за то, что мы спасли мир. Да, мы спасли мир. Я спас мир. Я, мы — неважно; мы сделали это!.. Главное дело сделано, остальное вторично. Они сами загнали себя в угол, они сами виноваты и, наверное, заслужили погромы и пожары в столице, но главное, что это ребячество не приведёт к катастрофе… Уже не приведёт… А со смертниками “Фариштаха” мы разберёмся, у нас есть опыт, и всех “возрожденцев” мы переловим по одному… Как преобразился Иран, так восстанут из руин войны Саудовская Аравия и Ирак, изменится Пакистан, и через двадцать-тридцать лет никто и не поверит, что там могла начаться Третья мировая, что людей судили по шариату, а женщин не выпускали на улицу без никаба… Как Германия и Япония после Второй мировой войны, Западная Азия восстанет из пепла, переродится и на равных правах войдёт, спустя годы мучительных спазмов, в сообщество цивилизованных и развитых государств…»

Иоанн вдруг вспомнил, барабаня по запотевшему оконному стеклу, разрисованному крапинками капель, что такой же груз уже наваливался на его плечи и, придавив по-полной, превращался в крылья — это было двадцать пять лет назад, на авианосце «Чжэн Хэ», когда Коалиция свергала диктатора Нгау.

И сейчас, сидя в машине, Иоанн вновь переживал это откровение. Ощущение времени обострилось. Он как будто вознёсся вверх, бесплотным духом пройдя сквозь крышу, летя навстречу дождевым струям, прочь от гудящей пробки, сквозь тучи к играющим далеко наверху лучам солнца… Он видел планету Земля, несущуюся по орбите вокруг Солнца, миллиарды снующих по ней людей, на жизнь каждого из которых он сейчас повлиял, жизнь каждого из которых изменил…

«Мы делаем будущее, — подумал Иоанн. — Я справился. Я справился с этим снова, как тогда, двадцать пять лет назад, когда в первый раз державы объединились ради общей цели… Без войны в Таиланде невозможно было бы сегодня спасти мир, мы бы опять переругались, перессорились, упустили драгоценное время и потратили бы миллионы жизней впустую… Слава тебе, Господи, спасибо Тебе, что Ты помог мне. Как и двадцать пять лет назад, когда я стоял на палубе авианосца и когда Мэри ещё была жива…»

Иоанн повернул голову и посмотрел на свою ассистентку, которая сидела в соседнем кресле и разговаривала с Даунинг-стрит. Эта была в меру красивая шатенка лет сорока — сорока пяти, с парой ребятишек и любящим мужем, приученным не ждать её к ужину, но писателю Иоанну Касидроу не составило труда вообразить, что её волосы жгуче-рыжего цвета, глаза зелёные, кожа не затронута модным загаром, а белая, даже бледная. Это Мэри сидела рядом с ним, это Мэри, разбившаяся в 2028 году от Рождества Христова, улыбалась ему и сжимала его руку, и Иоанн отдал бы всё, чтобы продлить этот миг блаженства и торжества.

Тут он вспомнил, что жена прислала ему сообщение, на которое он не успел взглянуть.

Так, стоя в пробке на «М4», собираясь вылететь в Вашингтон и разгребать последствия чудом разрешившегося Пакистанского кризиса, он узнал, что его отец — «великий молчаливый лоббист» Чарльз Касидроу — скончался на восемьдесят пятом году жизни.

Они встретились напротив Букингемского дворца, у Мемориала королевы Виктории; пошли по северной оконечности Сент-Джеймсского парка, по улице Мэлл, к Старому адмиралтейству. Они шли по алее, усаженной рядами деревьев; справа от них зеленели парковые лужайки, где лондонцы гуляли и делали зарядку, влюблённые валялись на влажной от росы траве; слева по дороге следовали два полицейских автомобиля, и прохожие на другой стороны Мэлл подолгу задерживали взгляд на двух неспешно идущих в окружении охраны людях.

Три телохранителя шли впереди и ещё двое сзади; один шёл справа, у самой кромки парка. Они не слышали, о чём тихо говорили Нам Туен и Иоанн Касидроу.

— Первый раз в Лондоне? — спросил Иоанн, верно расценив медленный шаг и движения глаз Нам Туена.

— Да, — ответил тот.

— Что-нибудь успеете посмотреть?

— К сожалению, нет, — сказал Нам Туен, высматривая тонущее в сероватом тумане колесо «Ока». — Постараюсь выкроить часок и забежать в Британский музей перед вылетом.

— С нашей работой это всегда ужасно.

— Что?

— Я объездил, наверное, половину мировых столиц, — пожал плечами Иоанн. — Я проезжал мимо Запретного дворца, мимо Пантеона и Колизея, мимо Лувра и Эрмитажа. Я видел в окно машины Тадж-Махал, любовался статуей Христа-Искупителя из окна гостиницы и заснул в Сиднейской опере от переутомления.

— Понимаю, — кивнул Нам Туен, неожиданно вспомнив, что за прошедшие пять лет так и не выбрался в театр имени Ким Джи Ха. — Иногда я завидую тем, кто сам может распоряжаться своим временем.

— Туристам? — уточнил Иоанн.

— Им, — подтвердил Нам Туен, указывая на группу людей, столпившихся у стен Мальборо-хаус на противоположной стороне улицы.

— Я думал, — Иоанн помолчал, — президент Цзи пришлёт своего министра.

— Он решил продемонстрировать выдержку, — ответил Нам Туен. — Также, я полагаю, он не хочет вовлекать сюда слишком многих.