роль в вопросе о том, кто будет избран новым ханом[1483]. Дондук-Даши, назначенный наместником, полагал, что у него есть хорошие шансы. Он целенаправленно просил правительство о «милости» явиться на аудиенцию к императрице Елизавете Петровне после торжеств по случаю ее коронации в 1742 году. От приема он ожидал укрепления своих позиций в борьбе за ханскую власть[1484].

В действительности ему не только была предоставлена аудиенция, но в знак особой милости он получил в дар еще и портрет императрицы, а также особливое жалованье[1485]. Кульминацией стала честь принять участие в пире, императорском столе, что напоминает традицию Средних веков и раннего Нового времени в Западной Европе, когда трапеза использовалась для консолидации социально-правовых структур, как бы предвосхищая сотрудничество подданного с правителем[1486].

Расчет царской администрации на оказание Дондуку-Даши такой чести можно было легко понять: он должен был, с одной стороны, приобрести высокую степень авторитета по возвращении, а с другой — через дары и почести оказаться в особой повинности и, соответственно, в большей зависимости. Если наместник по возвращении при исполнении своих обязанностей на родине окажется достойным «милости» и будет действовать в соответствии с советами недавно назначенного астраханского губернатора В. Н. Татищева, сказала императрица в сентябре 1742 года на прощальной аудиенции, то он из наместника «может быть пожалован в действительные калмыцкие ханы»[1487]. Предпосылкой для стратегии российской стороны по использованию личного тщеславия калмыцкого наместника мог быть недавно начатый проект перевода в оседлость обращенных в христианство калмыков в Ставрополе. Представители калмыцких племен решительно выступили против. Теперь представители правительства, возможно, почувствовали возможность обуздать сопротивление с помощью наместника[1488].

Однако удивительно, что в число тех, кто пользовался благами аудиенций у императрицы Елизаветы Петровны в ходе коронационных торжеств, не был приглашен ни один представитель этнических групп Сибири и Дальнего Востока. Возможно, елизаветинское правительство считало, что в восточных областях оно уже добилось или может добиться достаточно прочной привязки коренного населения к державе исключительно с помощью демонстрации военного превосходства и массового взятия заложников (аманатов)[1489]. Однако возможно и то, что интерес к подданным с востока, которых воспринимали как нецивилизованных, был слишком незначителен и лидеры этих этнических групп не считались адекватными адресатами царских почестей.

Впервые Екатерина II во время своего правления распространила усилия по лоялизации и «цивилизированию», которые должны были проистекать из личной встречи с ней, на всех номинальных подданных империи. Однако и при ней новая культура развивалась лишь постепенно, чему отчасти способствовали серьезные кризисы на имперской периферии. И тем не менее несомненно, что именно во время ее правления произошло значительное изменение в понимании того, что представляет собой империя. Если в начале XVIII века семантику империи определяли сила, стабильность и доступ к сообществу «цивилизованных народов», то Екатерина II совершенно иными способами показала, что, помимо этих факторов, понятие империи для нее было неразрывно связано с аспектом этнического многообразия. Она не упускала ни одной возможности, чтобы транслировать картину огромной полиэтничной империи внешнему миру. Это проявлялось в том, что она, в отличие от своих предшественников, велела полностью зачитывать список ее титулов. Ее Жалованная грамота дворянству от 1785 года начинается с перечисления титулов 38 губерний и земель, находящихся под ее господством[1490]. Вместе с тем императрица поддерживала многочисленные этнографические экспедиции и исследовательские поездки, которые под руководством Российской академии наук продолжили великие достижения первой половины века и значительно продвинули российскую этнографию[1491]. Кроме того, Екатерина II стала первой императрицей, установившей традицию путешествия по империи и демонстративного установления контакта с нерусским местным населением, как, например, во время поездки 1787 года с делегацией татарских мурз по недавно завоеванным территориям вдоль Черного моря до Крыма через Кременчуг[1492].

На основании наблюдения, что только при Николае I инородцы получили возможность участвовать в своих национальных костюмах в торжестве в честь коронации наравне со всеми подданными, Р. Уортман сделал вывод, что европейская модель государства как «имперской нации», правящей различными подвластными этническими группами, закрепилась только в николаевский период[1493]. Однако в действительности начало такого имперского самовосприятия можно обнаружить гораздо раньше, даже если стремление к экстенсивной публичной репрезентации проявилось с некоторой задержкой.

В начале правления императрица ограничилась приглашением на участие в коронационной процессии в Москве высокопоставленных представителей русских сословий, казачества и остзейских губерний[1494]. Однако она повелела, первой из правителей, изобразить на гравюре в коронационном альбоме присутсвовавших на аудиенции после торжеств представителей «азиатских народов» — султана Аблая и султана Салтамамета от Среднего жуза и хана Нуралы от Младшего жуза[1495].

Однако несколько лет спустя, при созыве Уложенной комиссии, Екатерина II продемонстрировала значительные изменения в понимании имперского господства. Если ее предшественница Елизавета Петровна для работы в созванной ею Комиссии Уложения пригласила только представителей дворянства и купечества, исключив всю Сибирь и Астраханскую губернию, то Екатерина II выбрала новый путь[1496]. Когда в 1766 году она приказала созвать Комиссию о составлении проекта нового уложения, она пригласила представителей из высших государственных учреждений, из рядов дворянства, горожан, государственных крестьян и казачества и велела им выдвинуть делегатов из своих рядов. Однако эти делегаты — что и являлось новшеством — обязательно должны были прибыть из всех частей державы.

Правда, существовали группы населения, на которых это право делегирования не распространялось. Однако это исключение основывалось не на территориальных или этнических условиях, а скорее на сочетании сословных критериев (ни духовенство, ни крепостные не могли отправить депутатов) с критериями образа жизни, то есть зависело от уровня цивилизованности в понимании Екатерины II: всем кочевым этническим группам было запрещено направлять делегатов в столицу[1497].

Здесь впервые в полной мере стало очевидным понимание Екатериной II империи со всеми ее противоречиями: хотя она гордилась этническим и конфессиональным разнообразием, но в то же время стремилась к преодолению многообразия образа жизни. Необходимо было административно и культурно унифицировать население и всем привить одно и то же понимание цивилизации. Эта политика унификации, понимаемая как трансэтническая, отразилась и в применении Екатериной II понятий отечество и Россия. Как удалось показать И. Ширле, оба термина применялись как внутриполитические аналоги понятия империя, которое в основном использовалось во внешнеполитическом поле, и поэтому воспринимались как синонимы[1498].

Но цель слияния Российской империи с русским протонациональным государством была не нова. Уже попытки привить калмыкам оседлость в 1740 году, поселив их в Ставрополе, демонстрируют ожидание того, что этот народ можно «мешать с Российскою нациею»[1499]. Однако новаторство Екатерины II состояло в