Тис почувствовал это мгновенно и даже потрогал через куртку жезл в боковом кармане, как будто оскверненный ужасной тварью подарок Джора только и мог рассказать Тису, что происходит с его приятелем, и почему-то пошел к гранитной вазе, что высилась посреди крепостного двора и торчала из заледеневших глыб едва ли на пару локтей. Скользя по снежным уступам, он с трудом забрался наверх, смахнул снежную шапку с ледяной корочкой и встал на гранитный монолит. Оглянувшись еще раз, Тис закрыл глаза, расправил в стороны руки и начал сплетать ту самую ворожбу, которой пыталась прощупывать Стебли Гаота, не подозревая, что ее молчаливый и неприметный в эти минуты сосед по этажу ощущает каждое ее движение, ловит каждый ее образ. Конечно, комок силы, который слепил Тис, ничем не напоминал яркий шарик света, что получался в руках Гаоты, и расширялся он медленно и неравномерно, задерживаясь в дверных проемах и окнах, но зато он не только показывал Тису, где хранятся распиханные троицей по всем Стеблям пищалки, но и призывал их. Пожалуй, Тис сумел бы призвать и некоторые из жезлов силы, что остались у учеников первого потока, но ему это было не нужно. Все, что он хотел, так это раскинуть неосязаемую и невидимую паутину, на каждом конце которой должно было оказаться по пищалке, каждой из которых он давал имя, и эти имена копились и копились в его голове, пока или не кончились пищалки, или не иссякла сила сохранительного заклинания.

– Ты чего это затеял? – услышал он как сквозь сон окрик стражника Крэйна, который, наверное, вышел проветриться из тюремной башни, и почувствовал, как сильные руки подхватывают его и ставят на ноги. – За каким демоном забрался на этот камень? А если бы упал и голову разбил? Так и падал уже! Вот ведь неугомонный. Здесь же лед кругом! Еще и кровь из носа пошла. Разбил, что ли?

– Нет, – подхватил горсть сухого снега и прижал к носу Тис. – Так… Расковырял. Сейчас пройдет. Спасибо!

– Расковырял, – пробормотал с удовлетворением вслед побежавшему к дому учеников Тису стражник, словно это и было той самой единственной причиной, которой он не мог удивиться.

* * *

Тис проснулся под утро. Проснулся не от мурчания Брайдика, который, как оказалось, оставшись в одиночестве, с вечера ждал Тиса у дверей их с Джором комнаты, и не от обрывков заклинаний, которые не отпускали его даже в его снах. Он проснулся от того, что не разделся с вечера, и теперь что-то ощутимо припекало ему грудь.

Мгновение Тис просто лежал, потом положил руку на грудь и вдруг понял, вскочил, вытянул из ворота кисет с ключами, впервые с первого щелчка пальцев зажег масляную лампу, распустил шнур и высыпал на стол оставшиеся ключи. Один из крохотных пергаментных рулончиков как будто изменил цвет, но что на нем было написано, Тис не знал, поскольку он упал надписью вниз. Стараясь не прикасаться к ожившему ключу, Тис осторожно собрал в кисет остальные рулоны, затянул его и спрятал на место. Только после этого он прикоснулся к ставшему теплым, почти горячим ключу и чуть повернул его. На срезе пергамента блестело, как будто было только написано, одно слово «Безмолвие».

Он развернул этот ключ и взлетел.

В одно мгновение он оказался выше и дома учеников, и дома мастеров и дома наставников и даже выше северных и южных башен и завис где-то если и не на уровне невидимых за облаками звезд, то уж точно на уровне этих самых облаков. Под ним и вокруг него, судя про пролетающим мимо мглистым клочьям, была зимняя ветреная ночь, но он не чувствовал холода и ветра. Ему даже казалось, что и ветер, и облака пролетают сквозь него. И неощущаемый холод проходил сквозь него. А ему оставалось лишь смотреть вниз и угадывать в спящем Приюте башни и переходы, дома и пропасти. И думать о том, что четыре вершины ромба вовсе не обязаны называться здоровьем, духом, волей или достижением цели или как-то еще. Всякий, кто добивался единства, мог придумать собственные приоритеты, а вот связать их воедино и одарить гармонией – удастся не каждому, и никакое, самое изощренное заклинание тут не поможет. Он смотрел вниз, ощущал, что где-то уже довольно далеко его неугомонные, но уставшие друзья в тайном подземном ходе у каменной плиты, за которой бушует незамерзающий поток реки Звонки, собираются присесть и перевести дух, а может быть и поспать, пусть и не в тех условиях, в которых в комнатах и кельях Приюта спят наставники, мастера и ученики, и даже все еще неопределенный Тисом среди них враг. Он разглядывал силуэты пропастей и скал, которые казались черными на фоне серого в ночи снега, и думал, что когда он узнает, кто враг – все только начнется. И никакой отворот, хоть в три, хоть в тридцать три оборота не поможет отбиться от смертной магии, и для этого нужно что-то другое, даже если при этом не просто лицо будет обожжено, но и все тело, и о том, что эти поганые твари, одна из которых облепила жезл Джора, подобны бельевым вшам, только кусают больнее и могут загрызть до смерти, но они не созданы кем-то, а вызваны и приручены. Он думал о том, что самое страшное, самое невыносимое, это не тяжелая рана, не проигрыш, даже не смерть, а потеря памяти. О том, что ни единого дня из прожитых им, ни единого часа он не хотел бы забыть. И о том, что сейчас, перед одним из самых важных испытаний в его жизни, он впервые чувствует себя неготовым, пока вслед за этими мыслями еще какие-то образы и картины не полились на него водопадом, пока он не захлебнулся ими и не понял, что стоит на верхнем ярусе средней башни. Не там, где обычно тянет свою службу зоркий стражник Айран. И не во внутреннем сумеречном зале, где выстроились в посмертный ряд последние защитники Стеблей и стоит склеенная из кусков магическая ваза, а на крыше этого призрачного яруса, и вокруг него не ночь, а день, а все пространство за Козлиной пропастью заполнено людьми, которые подтаскивают бревна, рубят их, шкурят, перекидывают и собирают из них в Медвежьем урочище или поселок или даже не слишком большой деревянный город.

– Что это? – спросил он у матери, которая стояла рядом.

– Это маола, – ответила она. – У них больше нет дома. Он разрушен и осквернен. Им надо где-то остановиться, и они решили остановиться здесь.

– Но почему они строят дома из бревен? – спросил Тис. – Разве они не должны строить их из камня? Мне кажется, я видел в видении Фоскад. Он был каменным.

– Они знают, что это ненадолго, – ответила мать. – На два или три года, четыре или пять лет. Вряд ли больше.

– А что будет через два или три года, четыре или пять лет? – спросил он у нее.

– Смертный ужас, – ответила она и посмотрела на него. Такая же, как и в тот последний день. Чуть встревоженная, но прекрасная и сильная.

– Где Глик? – спросил он, хотя хотел спросить, где отец.

– Рядом со мной, – ответила она, странно махнув рукой, и Тис понял, что сейчас он должен видеть только ее.

– Что мне делать? – спросил он.

– Быть моим сыном, – ответила она, выделив слово «моим».

– Я твой сын, – прошептал он, подумав вдруг, что впервые смотрит на мать не снизу вверх, а как на человека одного с ним роста. – Где ты?

– В тебе, – ответила она.

* * *