Никодимус всё не спускал с дочери глаз. Наверное, какие-то эмоции, терзающие её сердце, отразились на лице, потому что он спросил:

– Ты по-прежнему уверена, что в тебе ничего хорошего? Глубоко внутри?

– Я уже сказала… – начала, было, она, но тут вспомнила, как повалился на спину парализованный отец. – Пап, я не знаю. Я рассказала тебе всё, – она в очередной раз дотронулась до лба. – О, Создатель! Как бы я хотела… А где Дория?

– Тебе плохо? – он нахмурился. – Дория собиралась вернуться к себе, но в коридоре должна находиться Эллен.

Леандра внутренне застонала при мысли о том, что придётся просить эту нахалку снять с неё антилюбовное заклятие.

– Нет-нет, всё нормально, я… – Леандра замолчала, увидев, как Дрюн выскальзывает из комнаты.

Куда отправился этот тип, догадаться было несложно.

– Леа, в чём дело?

И тут в комнату вошла Эллен, за которой следовал Дрюн, что-то бормоча ей на ухо. Эллен прищурилась на Леандру. Целительница и бог вместе вышли во внутренний дворик.

– Извините за вторжение, – сказала Эллен, – но насколько я поняла, госпожа хранительница желает снять нуминусное заклятие, наложенное на её разум.

– Да, желаю, – буркнула Леандра, сверкнув глазами на Дрюна.

Бог с деланым раскаянием поднёс сложенные ладони сначала к сердцу, потом ко лбу. Эллен то ли внимательно вглядывалась в лицо Леандре, то ли изучала заклятие. В любом случае теперь она выглядела менее враждебной. Целительница обошла вокруг Леандры.

– Леа?.. – непонимающе спросил Никодимус.

– Речь о заклятии, которое остановило мою болезнь, а заодно освободило ту часть меня, которая принадлежит Лосу. Кроме всего прочего, оно не позволяет мне любить, – она посмотрела на Эллен. – Вы можете снять заклятие, не повредив? Через какое-то время мне понадобится наложить его обратно, – произнося последние слова, Леандра с вызовом глянула на Дрюна, ожидая, что тот примется спорить, но бог только поклонился.

Эллен поднесла руки к голове Леандры и спросила:

– Вы позволите?

Та кивнула, и целительница прижала ладони к её затылку. Леандра зажмурилась, стараясь не шевелиться, и задумалась, не лучше ли обхватить себя руками, на случай если процедура окажется болезненной, когда ощутила знакомое покалывание в животе.

– Готово, – ровным голосом произнесла Эллен.

Леандра открыла глаза и увидела целительницу, внимательно глядящую на свои руки. На них же уставился и Никодимус.

– Великолепный текст, – пробормотала Эллен, так и сяк крутя что-то невидимое. – Я сохраню его в чистой книге заклинаний.

– Да, заклинание – выше всяких похвал, – согласился Никодимус. – Кто его написал?

Леандру охватили жар и замешательство. Боль в животе нарастала. Казалось, все слова перемешались в голове.

– Леа, ты хорошо себя чувствуешь?

Она постаралась встать прямо, не выказывая боли.

– Да, – с трудом произнесла она, поворачиваясь к Дрюну и Эллен. – Прошу вас, оставьте нас наедине.

Эллен спокойно вышла в коридор, а вот Дрюн последовал за ней с явной неохотой.

Некоторое время Леандра с Никодимусом молчали, не зная, о чём говорить. С нижних террас доносился стук колёс по мостовым, отголоски разговоров, а с верхних – перекличка попугаев.

Леандра надеялась, что когда она снимет антилюбовное заклятие, яма в душе заполнится, однако вместо этого пустота лишь углубилась. Вернулись яркие воспоминания: нежные ночи в объятиях Таддеуса; искристое море, расстилающееся перед катамараном, и Холокаи, стоящий рядом с ней; дряхлое тело мастера Ало на причале Скважины…

– Леа!

Она подняла на него взгляд, чувствуя, что пустота проникает прямо в сердце.

– Ну, что тебе? – спросила она до невозможности отчаянным голосом. – Папа, что же мне теперь делать?

Он непонимающе смотрел на дочь.

– Я их убила, – прошептала она, её руки дрожали, от боли в животе тошнило. – Убила своих бывших любовников. Убила всех жителей Скважины, – она взглянула в глаза отцу. – Я едва не убила и тебя.

– Леа…

– Ты хочешь, чтобы в своей сердцевине я оказалась хорошей. Как же, ведь я – твоя дочь! Но на самом деле ты понятия не имеешь, кто я такая. Точнее, что я такое, – у неё вырвался безрадостный, почти болезненный смешок. – А я и сама этого не знаю.

– Леа, твоя сыпь…

Она потрогала щеки, но ничего не почувствовала. Запястья и колени ныли. Или она это только вообразила? В зелёных глазах Никодимуса плескался страх.

– Она что, вернулась? Я о сыпи.

– Да, и очень сильная.

– Ну, разумеется, – Леандра вновь невесело хихикнула. – Я завладела текстом Холокаи. Потому-то и стала выше. А теперь нашёлся ещё более мощный божественный язык, уничтожающий моё человеческое тело. А я, как дура, торчу на солнце.

– Может быть, лучше наложить заклятие обратно?

– Потерплю, – Леандра собрала всю свою волю в кулак, покачала головой и отвернулась, как в детстве, когда не в силах была контролировать свои эмоции. – В общем, понятия не имею, кто я такая, – закончила она, устыдившись жалобных ноток в голосе, потом вцепилась в перила и уставилась на руки.

– Никто не ведает, кем является в действительности, – возразил Никодимус, осторожно приближаясь. – Мы оглядываемся назад, оценивая собственные поступки, и заключаем, что они – это и есть мы. Но в нас хранится много больше, чем мы можем вообразить.

– Это другое, – помотала она головой. – Мне неизвестно, на что именно я способна, зато я знаю, что это нечто… по-настоящему ужасное.

Леандра вспомнила, как Холокаи нёс её на руках, выпрямилась, сморгнула слёзы, не желая разреветься перед отцом, и начала глядеть на залив. Так они и стояли в молчании, слушая звуки города и болтовню попугаев. Леандра несколько раз глубоко вздохнула, и слёзы отступили.

– Кто же я такая?.. – повторила она наконец.

– Ты – моя девочка, – сказал Никодимус и погладил её по голове.

Глаза опять защипало, и яркость окружающих красок расплылась. Леандра согнулась пополам и горько разрыдалась, судорожно кривя рот. Потом медленно опустилась на колени перед отцом, но он опустился рядом, обнял Леандру и прижал к груди. Она плакала. Она оплакивала Холокаи, который никогда больше не будет плавать по морю. Таддеуса, погрузившегося в сны куда более странные и мрачные, чем те, которые дарил ему опиум. Плакала из жалости к себе, над недугом, убивающим её человеческое тело. Из-за того, что обманула доверие отца и что стала чужой собственной матери. Оплакивала всех тех, кого не смогла спасти, и тех, кто погиб, последовав за ней.

– Моя девочка, – бормотал Никодимус, прижимая её к себе. – Моя маленькая девочка.