Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За чаем она все время мне что-то рассказывала, по-моему, смеялась, а я не мог отвести взгляд от ее коленей, и от этого она смеялась еще больше.
— Да ты меня и не слушаешь совсем. И глаза такие… Это потому, что у тебя еще никогда женщины не было, да? — в ее глазах и голосе явно улавливалось лукавство, смешинка и отчего-то умиление. Или мне это только казалось?
— Ладно, ладно, не отвечай. Мне и так подарок сегодня достался, а я, видишь, уколоть норовлю.
— Какой подарок?
— Ты подарок. Никого больше тут нет. Понимаешь, я ненавижу в выходной просыпаться одна. Будни — другое дело: торопишься, бежишь — ни до чего. Так хоть в выходной побаловать себя. Тем более таким, как ты.
— Я что, вещь, что ли? — не то чтобы я обиделся, но тон Полиньки мне не понравился. — И каким это таким?
— Смирным, скорее всего ласковым, да еще нецелованным. А на вещь ты не обижайся. Быть вещью — это иногда такое удовольствие, выше которого придумать невозможно. Ты и сам поймешь, когда вырастешь, ну и я помогу немножко, — она перестала улыбаться. — Только не влюбись в меня, слышишь, что я тогда матери твоей скажу? А то ты сегодня на рисунке так на меня смотрел, будто я и впрямь божество.
— Что в этом плохого?
— Ничего. Но лучше, если я буду для тебя ночным божеством, а днем просто Полинькой. Для тебя лучше.
— А для тебя?
— Для меня? — она подошла ко мне близко-близко, вплотную, стянула через голову свитер. — Волосы распустить? Как тебе больше нравится?
— Мне? — переспросил я, хотя губы не слушались. — Мне… Распустить.
Она потянула за ленту, тряхнула волосами.
— А теперь скажи…Ты уже видел меня сегодня без одежды, рисовал. И вот сейчас. Что ты чувствуешь? Какая между нами разница — мной там и мной здесь?
— Там… Там ты была обнаженная, — голос был как будто не мой, — а здесь ты — голая…
Она вздохнула, и мое лицо оказалось прижатым к ее животу.
От нее пахло молоком и зверем.
До Полиньки у меня и правда никого не было. Может быть, поэтому мне запомнилось все, до последней, самой незначительной детали, до капельки пота над ее верхней губой и крохотного пореза под мышкой.
А может быть, по совершенно другой причине — она была настоящая.
Мы с солнцем изучали ее тело каждый по-своему, но вместе. Оно — просочившись сквозь щель между неплотно задернутыми занавесками и поначалу заплутав было в волосах, осмелело и двинулось дальше. Вслед за ним двинулся и я, приникая губами к каждой складке, каждому солнечному блику, каждой едва пролегшей тени на ее коже, не оставляя ни одного самого маломальского секрета.
— Знаешь, где у меня точка джи? — Полинька привстала на локте, чтобы не пропустить ничего из того, чем самозабвенно занимались мы со светилом.
Пришлось на секунду оторваться от ее тела, и это было невыносимо.
— Нет, — пробормотал я, — не мешай. Я как раз этим и занимаюсь. Ищу.
— Я сама тебе покажу, — она запустила руку в мою шевелюру. — У меня не точка, у меня многоточие. Они у меня везде, понимаешь? Повсюду. И это ужасно хлопотно, — тут она прижала мою голову так, что стало невозможно дышать, но это было совсем не важно, — сплошная морока.
— Тогда я расставлю их в алфавитном порядке, — каким-то чудом мне все-таки удалось от нее оторваться.
— Зачем?
— Чтобы ни одна из них не была забыта. Ведь именно этого ты хочешь?
— А я-то думала, ты неопытный.
— Так и есть, я просто схватываю на ле…
Закончить фразу она мне, конечно же, не дала.
Потом мы завтракали, и на Полиньке совсем ничего не было. Она сидела и болтала ослепительно голой ногой, а солнце светило, будто в последний раз. Бывают такие моменты в жизни, про которые никто и никогда, никому, — ведь все равно не поверят.
— Скоро почти сутки, как мы знакомы.
— А мне кажется, год, не меньше.
— С ума сойти: всего сутки и целый год удовольствия. Цимес, да и только.
— Цимес я люблю. Бабушка его очень вкусно готовила. Только ты еще вкуснее, Полинька, не сравнить ни с каким цимесом.
— Правда?
— Не то слово. Особенно точки джи — каждая следующая вкуснее предыдущей, а ведь и предыдущая
