Разумеется, выбранный Франческо Барберини путь спасения Галилея[937]был для Урбана, который считал великогерцогского математика и натурфилософа закоренелым еретиком, предателем и обманщиком, совершенно неприемлем. Тогда сочувствующие Галилею изменили тактику – они стали добиваться вынесения как можно более мягкого приговора (сомнения в том, что дело идет к инквизиционному процессу, к началу сентября 1632 года уже рассеялись). Для этого необходимо, чтобы вопрос о поддержке Галилеем коперниканской теории оставался во время разбирательства в трибунале на втором плане или, в случае фиаско, убедить судей, что хотя у читателей «Dialogo» и могло сложиться впечатление, будто автор поддерживал гелиоцентрическую теорию, однако в действительности Галилей никогда этого не делал и вся его вина заключается лишь в том, что он не сумел в своей книге правильно расставить акценты. Тогда, даже если судьи решат, что мягкого наказания (по терминологии Священной канцелярии, «spedire con monizioni e penitenze salutari») для тосканца недостаточно, можно будет надеяться на признание обвиняемого лишь «слегка подозреваемым в ереси».

Но как бы то ни было, к началу сентября 1632 года ситуация для Галилея сложилась архискверная, ведь никого в конечном счете не интересовало, прав он был или не прав, защищая гелиоцентрические воззрения, а вот используемые им методы отстаивания своих мнений многих современников ученого приводили, мягко говоря, в замешательство. Получалось – в глазах папы, отца Риккарди, великого герцога и многих других людей, хорошо или по крайней мере не враждебно относившихся к Галилею, – что он, вопреки его уверениям, отнюдь не был жертвой происков своих коварных и многочисленных противников, нет, он намеренно скрыл от Святейшего факт увещания 1616 года, нарушил предписания Риккарди и чисто формально отнесся к пожеланиям Урбана VIII. И все это ради того, чтобы доказать физическую истинность гелиоцентрической теории, осужденной церковью. В глазах многих его современников (отнюдь, подчеркну еще раз, не враждебно настроенных к ученому) Галилей ради торжества научной идеи, представлявшейся ему истинной, готов был пойти если не на все, то, во всяком случае, на многое – он манипулировал своими покровителями, патронами и друзьями, вовлекая их в подчас непростые ситуации, из которых им потом нелегко было выбраться.

Но и Галилея можно понять, ведь фактически он оказался в нелегкой ситуации, когда ему навязывали заведомо неприемлемые правила игры – не вы, синьор Галилей, являетесь хозяином своих мнений, то есть про себя-то вы можете думать что угодно, но вы не можете публично высказывать все, что придет вам в голову, а если вы это будете делать, даже считая, что отстаиваете истину, то мы (власть), опираясь на всю нашу мощь, будем чинить вам всевозможные препятствия, тогда как вы должны в ответ всегда играть только в честную игру.

Иными словами, Галилей оказался в ситуации, когда власть (церковная или светская), способная на вполне законном основании изничтожить любого высказывающего неудобные для этой власти мнения, требует, чтобы ее оппонент играл только «по-честному», то есть по правилам, которые для него эта власть и установила. В этом, видимо, и заключена тайна того, что сейчас называют политкорректностью.

Поэтому спор на тему, кто виноват в том, что судили Галилея, церковь в лице Урбана VIII или он сам, может продолжаться вечно. Это все равно что спорить, какой полюс, отрицательный или положительный, «виноват» в том, что произошел электрический разряд. Но вернемся к событиям осени 1632 года.

15 сентября тосканского посла посетил Пьетро Бенесси, один из секретарей Урбана, и сообщил, что члены комиссии пришли к выводу, что избежать передачи дела Галилея в инквизицию не удастся. Секретарь подчеркнул также, что папа исключительно из уважения, в знак отцовской любви («in segno del paterno affetto») к великому герцогу решил поставить его в известность о решении комиссии до того, как ее выводы будут объявлены официально[938].

18 сентября инквизитору Флоренции было передано распоряжение папы переслать в Рим рукопись «Dialogo» и официальный документ, разрешавший публикацию книги во Флоренции. Из-за вновь вспыхнувшей эпидемии чумы рукопись, переданная через кардинала Антонио Барберини Старшего, брата понтифика, попала в руки Риккарди только в начале ноября 1632 года, и ее дальнейшая судьба неизвестна. Во всяком случае, поиски в архивах рукописного оригинала «Dialogo», то есть текста, привезенного Галилеем в Рим в начале мая 1630 года, ни к чему не привели и в ходе процесса 1633 года эта рукопись в качестве corpus delicti не фигурировала.

Скорее всего, папа отдал указанное выше распоряжение флорентийскому инквизитору после беседы в Никколини, состоявшейся утром 18 сентября. Согласно отчету тосканского посла, Святейший в этот день был гораздо спокойней, чем во время их предыдущей встречи. Никколини снова просил Урбана разрешить Галилею выступить перед членами комиссии с оправданиями, ведь комиссия – не трибунал, она не связана правилами работы святой инквизиции. На это понтифик ответил, что он созвал эту комиссию из уважения к великому герцогу и Галилею, который все еще остается его (папы) другом. Никколини вновь упомянул об известности Галилея и о том, что тот состоит на службе великого герцога. И тогда Урбан привел еще одну причину, по которой он не пошел в этом деле по обычному пути. Святейший напомнил послу об увещании 1616 года и заметил, что «Галилей сам загнал себя в западню (egli è entrato in un gran ginepreto), которой он мог бы избежать», и далее папа еще раз подчеркнул, сколь вредны защищаемые тосканским ученым идеи и что «дело обстоит много серьезнее, чем полагает его высочество»[939]. После этого понтифик сообщил Никколини – не как послу, а как другу – нечто, что просил не доводить даже до сведения великого герцога. Историками высказывались разные предположения относительно того, что же мог сказать Урбан Никколини, но, скорее всего, разговор шел о событиях 1616 года. Дальнейший диалог ни к чему не привел, и в какой-то момент Урбан просто прервал посла: «Basta! Basta!» Однако Никколини сумел-таки напоследок ввернуть еще одну просьбу: не может ли теперь Галилей внести в свою книгу требуемые исправления и снова ее отпечатать? В ответ Святейший рассказал послу одну историю (анекдот, как бы мы сейчас сказали): некий virtuoso послал свое сочинение на отзыв кардиналу, а чтобы тот не испачкал своими пометами красиво оформленную рукопись, попросил, чтобы перед тем, как что-то написать на странице, кардинал покрывал соответствующее место воском. Спустя некоторое время virtuoso получил назад свою рукопись без единой помарки. Обрадованный, он решил отправиться к кардиналу и лично поблагодарить его за столь высокую оценку своего труда. Кардинал же в ответ заметил, что он не сделал ни одной пометы потому, что тогда ему пришлось бы купить столько воска, сколько необходимо, чтобы залить им всю рукопись. Тем самым Урбан дал понять, что никакие манипуляции с введением и заключением не сделают книгу Галилея более приемлемой с теологических позиций, надо менять весь текст, то есть фактически образ мыслей автора «Dialogo», а это, как все понимали, сделать невозможно.