Короче, Святейший выказал должную твердость и неколебимость в деле защиты интересов веры, церкви и папской власти. Никколини это хорошо понял и завершил свое донесение во Флоренцию следующими словами: «Если мне будет позволено высказать свое мнение… то я полагаю, что дело это необходимо вести без нажима (senza violenza) и больше общаться с исполнителями (con i ministri) и с синьором кардиналом Барберини, чем с самим папой, ибо если его святейшеству что-то взбредет в голову, то это конец (come S. S.tà impunta, la cosa è spedita), особенно если кто-то пытается ему перечить, противиться и бросать вызов…»[915].

Донесение Никколини вызвало во Флоренции некоторое замешательство. Госсекретарь Чьоли ответил 9 сентября 1632 года послу, что он не представляет, как дальше могут развернуться события[916]. Чьоли хорошо знал, сколь болезненно относится великий герцог к вмешательству римской инквизиции в его дела. В данном случае складывалась весьма непростая ситуация: Галилей был подданным великого герцога, причем отнюдь не рядовым, «Dialogo» был отпечатан во Флоренции по всем правилам, то есть с разрешения флорентийского инквизитора и Риккарди. Естественно, великий герцог, узнав о претензиях к его подданному, потребовал от Святого престола объяснений. Вера – верой, а политика – политикой. Поэтому Никколини, защищая Галилея, одновременно, если не в первую очередь, защищал права великого герцога перед лицом папской власти.

Между тем Никколини встретился с Риккарди, и тот уверил посла, что до запрета книги дело, скорее всего, не дойдет и достаточно будет внести в нее несколько изменений, после чего ее можно будет свободно распространять.

В донесении от 11 сентября 1632 года посол сообщает о своем, видимо, втором в этом месяце разговоре с отцом Мостро, которому Никколини показал полученные им в начале сентября инструкции от великого герцога, касавшиеся событий вокруг Галилея. Риккарди твердо заявил, что следует всячески избегать какого-либо вмешательства и давления на папу, чтобы «не погубить синьора Галилея и не порвать отношений с его святейшеством»[917]. Святейший полагает, сообщал Риккарди, что «наша вера оказалась перед лицом многих опасностей (in molti pericoli) и что здесь [в ситуации с «Dialogo»] речь идет не о математических предметах, но о Священном Писании, религии и вере»[918]. Риккарди обратил внимание посла на то, что при публикации «Dialogo» не были выполнены полностью все данные автору предписания, что мнения Галилея во многих местах не просто упоминаются, но открыто выражаются в недопустимой манере («apertamente dichiarata in maniera incomportabile»), и если бы книга печаталась в Риме и предварительно просматривалась цензором страница за страницей, как то и было оговорено в свое время, то она имела бы вполне приемлемый вид. Но поскольку дело приняло такой оборот, то Риккарди советовал послу «действовать неспешно и без шума (dolcemente e senza strepito)»[919], чтобы не навредить Галилею. Сам Риккарди сейчас занят внесением в книгу соответствующих исправлений, и когда эта работа будет закончена, отец Мостро передаст ее Святейшему в надежде, что тот проявит к Галилею «свою обычную милость (della solita sua pietà)»[920]. Вот тогда великому герцогу будет уместно замолвить словечко за Галилея. Поступать же иначе – значит, по мнению Риккарди, попусту тратить время и вредить делу. Далее, совершенно невозможно включить в состав назначенной Урбаном VIII комиссии Кампанеллу и Кастелли в качестве защитников Галилея, поскольку первый написал книгу, которая была запрещена, а второй не пользуется должным доверием («per esser diffidente»[921]), да и по другим причинам, о которых Риккарди не стал распространяться[922]. А затем отец Мостро сообщил Никколини две важные новости.

Первая касалась состава комиссии. Кроме самого Риккарди, который дал Imprimatur и которому поэтому не оставалось другого выхода, как защищать Галилея («in obbligo di difenderlo»[923]), в комиссию вошли «il Teologo del Papa» (то есть Ореджи; Риккарди не называл послу имен, поскольку информация носила сугубо конфиденциальный характер), о котором было сказано, что он «воистину преисполнен доброжелательности (veramente ha buona volontà)» к Галилею, а также некий иезуит (М. Инхофер), который был приглашен по предложению самого Риккарди, является его доверенным лицом и преисполнен самыми добрыми намерениями («con retta intenzione»[924]). Таким образом, люди собрались замечательные и жаловаться на состав комиссии не приходится.

Вторая новость, сообщенная Риккарди послу под большим секретом, была много важнее первой. Оказывается, в архивах инквизиции был обнаружен документ, свидетельствующий о том, что двенадцать лет назад[925]кардинал Беллармино от имени Святейшего Отца и Священной канцелярии запретил Галилею «придерживаться этого (то есть коперниканского. – И.Д.) мнения», и «одного этого достаточно, чтобы погубить его окончательно (questa sola è bastante per rovinarlo affatto)»[926]. Поэтому отец Мостро еще раз просит великого герцога действовать очень мягко и осторожно, «molto placidamente»[927]. Для тосканского двора это стало шокирующим известием. Чьоли в письме от 16 сентября 1632 года от имени великого герцога попросил Никколини выразить отцу Риккарди благодарность и заверить его, что отныне во Флоренции будут следовать советам их buono amico[928].