Судя по его отчету, Никколини не стал расспрашивать Святейшего, что же это за вопросы, придав разговору несколько иной, более формальный характер: «я ответил, что синьор Галилей ничего не напечатал без одобрения его (папы) советников и с этой целью я сам получал и посылал в этот город (то есть в Рим. – И.Д.) за свой счет предисловие». В ответ Святейший, «все еще пребывая в гневе», сказал, что что был обманут («aggirata»[909]) Галилеем и Чамполи. Чамполи уверял, что с книгой Галилея все в порядке, тогда как он (Урбан VIII) этой книги не видел и не читал.

Тень Чамполи, который наряду с Риккарди нес ответственность за издание «Dialogo» и которого Урбан VIII после инцидента во время консистории считал интриганом и предателем, легла на отношение понтифика к самой книге и к ее автору, и это обстоятельство также необходимо учитывать, когда речь идет о причинах процесса над Галилеем.

Риккарди – продолжаю пересказ реплики Святейшего в беседе с тосканским послом, – видимо, тоже был обманут. Более того, книга печаталась во Флоренции на основании иных санкций, без согласования с указаниями, данными инквизитору. Наконец, в книге имеется Imprimatur управляющего Апостольским дворцом, но его юрисдикция не распространяется за пределы Рима[910].

Воспользовавшись небольшой паузой, Никколини, выполняя поручение великого герцога, сказал, что слышал о назначенной его святейшеством специальной комиссии, а «поскольку в ее состав могут войти люди, относящиеся к Галилею крайне враждебно (как оно и было. – И.Д.)», то посол нижайше попросил папу «дать ему (Галилею) возможность оправдаться», то есть выступить перед членами комиссии с оправдательной речью. На это Урбан VIII разъяснил послу, что в подобных случаях процедура, принятая святой инквизицией, «сводится просто к тому, что книга должна пройти цензуру, после чего обвиняемого вызывают для отречения». Тут бы Никколини и сменить тему, но он упорно продолжал настаивать на своем. «Не кажется ли Вашему Святейшеству, – заметил посол, – что Галилею следовало бы заранее знать о тех затруднениях и возражениях или цензуре, которые выдвигаются против его работы и которые вызывают беспокойство Священной канцелярии?» Подобная постановка вопроса, естественно, только разозлила Урбана VIII, который «резко ответил (risposemi violentemente)»: «Я же сказал Вашей Светлости, что Священная канцелярия подобных вещей не делает и так не поступает. Она никому и никогда о таких вещах не сообщает заранее, нет такой традиции. Кроме того, он [Галилей] и сам прекрасно знает, в чем именно состоят эти затруднения (difficultà) <…> мы их обсуждали с ним, и он слышал о них от нас».

Тогда посол попросил Урбана VIII учесть, что книга посвящена великому герцогу. Однако это обстоятельство не произвело на понтифика никакого впечатления. Наоборот, слова посла дали возможность Урбану VIII напомнить, кто в католическом мире главный. «Мы запрещали книги, – холодно заметил Святейший, – на титуле которых стояло наше высочайшее имя (nome Pontificale) и которые были посвящены лично нам». И далее Урбан добавил, что поскольку Галилей нанес своей книгой огромный вред религии («apportar alla religione pregiudizi grandi»), то великому герцогу, как христианскому государю, не следовало бы вмешиваться в это дело.

А когда упорный Никколини сказал, что он не может поверить, что его святейшество запретит уже разрешенную к печати книгу, не выслушав предварительно Галилея, Урбан VIII многозначительно заметил, что запрет «Dialogo» – это наименьшее зло, которое может быть причинено тосканскому ученому («il manco male che se le potesse fare»), и есть опасность, что Галилею придется предстать перед судом инквизиции, поэтому он (Урбан VIII) и созвал комиссию сведущих в разных науках здравомыслящих людей, которые изучат книгу тщательно, слово за словом, ведь речь идет о «в высшей степени извращенной доктрине»[911].

И далее папа снова начал жаловаться на то, что Галилей его обманул и что он, верховный понтифик, относится к Галилею лучше, чем тот к нему.

Нетрудно заметить, что в ходе этой беседы были затронуты две группы вопросов – религиозные и политические (не считая личной обиды понтифика на то, что Галилей и Чамполи его обманули). Говоря о религиозной стороне вопроса, Святейший смог найти для характеристики «Dialogo» только одно прилагательное – perverso (извращенный). Можно лишь догадываться, какое именно содержание Урбан вкладывал в подобное определение. Скорее всего, речь шла не столько о том, что, признай церковь правоту Коперника и Галилея, теологам пришлось бы менять принятое толкование ряда мест Священного Писания, сколько о другом – менять экзегезу пришлось бы не в силу теологической аргументации, а уступая, подчиняясь доводам науки, к тому же противоречащим очевидностям житейского опыта. Как заметила У. Уайзен, «Galileo seemed to consider his role that of a sidereus nuncius whose mission was to enlighten the Church»[912]. Это-то и не устраивало понтифика.

Кроме того, гелиоцентризм требовал отхода от Аристотелевой физики и ставил под вопрос Аристотелеву натурфилософию в целом, христианизированную (наряду с другими разделами философии Стагирита) Фомой Аквинским. И этот удар по перипатетизму наносился в условиях острой борьбы между доминиканцами и иезуитами за культурную гегемонию в католическом мире и за право называться истинными томистами[913], не говоря уже о непрекращающемся противостоянии католиков и протестантов.

В политическом же плане Урбан ясно дал понять своему собеседнику, что не потерпит никакого вмешательства в дела Ватикана. Святейший может вмешиваться в дела великого герцога (скажем, оттяпать у того герцогство Урбино), но не наоборот. Тем более что Фердинандо II воспитывался набожной Кристиной Лотарингской в строгом религиозном духе и в послушании папе, вот пусть и помнит, чему бабушка учила. И пусть не забывает (папа повторил это в беседе с Никколини дважды), что он, Урбан VIII, оказал их придворному математику большую милость, передав вопрос о «Dialogo» не сразу в Священную канцелярию, как было принято в таких случаях, а создав комиссию из сведущих людей. Урбан, разумеется, хотел представить послу и тосканскому двору свои действия в выгодном для себя свете. В действительности же в истории инквизиции и до, и после процесса над Галилеем были случаи (хотя и нечастые), когда материалы дела перед отправкой в трибунал сначала рассматривались специальной богословской комиссией. Так было, к примеру, во время суда над философом-номиналистом Николаем из Отрекура в 1346 году[914].