Или чего-то похуже.

Не знаю, как долго я дергаю и тяну веревки, но у меня такое чувство, будто проходит целая вечность. Вероятно, на самом деле прошло минут восемь-десять, но из-за страха, одиночества и темноты мне кажется, что времени утекло намного-намного больше.

Я пытаюсь сосредоточиться на своих усилиях по освобождению из пут, но это трудно, ведь я не знаю, где сейчас Джексон, не знаю, что с ним и жив ли он вообще. Хотя, с другой стороны, если мне не удастся выбраться отсюда, то я не узнаю этого никогда.

Эта мысль заставляет меня дергать и тянуть еще сильнее, еще упорнее. Теперь мои запястья саднят, что и неудивительно, ведь трение о веревки мало-помалу сдирает с них кожу. Понимая, что от боли никуда не деться, я игнорирую ее и, извиваясь и дергая веревки еще быстрее, напрягаю слух, чтобы услышать возможное приближение Лии.

Пока что я не слышу ничего, кроме трения моих запястий о веревки, но кто знает, как долго это продлится.

Пожалуйста, шепчу я, обращаясь к Вселенной. Пожалуйста, позволь мне освободить одну руку. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Но от моей мольбы толку нет. Собственно, я и не ожидала, что он будет. Ведь когда погибли мои родители, Вселенная тоже была глуха к моим мольбам.

Теперь мои запястья уже не просто саднят, а нещадно болят и становятся мокрыми и скользкими. Я начинаю бояться, что это кровь, но ведь, с другой стороны, из-за этого мне теперь легче поворачивать запястье. Так что, возможно, кровотечение – это не самое плохое, что может случиться со мной в нынешней ситуации. По крайней мере, если оно поможет мне выбраться отсюда до того, как меня прикончит вампир или целая шайка вампиров.

Сейчас я впервые понимаю – действительно понимаю, почему животное, попавшее в капкан, готово отгрызть собственную лапу, чтобы спастись. Если бы я пришла к выводу, что это даст мне хороший шанс на спасение и если бы я могла добраться до моего запястья, возможно, мне бы захотелось сделать то же самое. Но, дергая и тяня эти веревки, я, похоже, так и не сумею…

Моя левая кисть почти выскальзывает из веревочной петли, и это так удивляет меня, что я едва не вскрикиваю от облегчения. Но, возможно, это было бы ошибкой, возможно, лучше не издавать никаких звуков – и вряд ли с моей стороны это просто паранойя, если учесть положение, в котором я сейчас нахожусь, так что я стискиваю зубы и молчу.

Не обращая внимания на боль, сосредоточившись только на том, что я так близка к тому, чтобы освободить от веревки одну руку, я извиваюсь и дергаю мои путы изо всех сил, настолько резко, что, когда моя кисть наконец высвобождается из петли, это почти как шок.

Боль адская, и я чувствую, как по моей ладони, по пальцам течет кровь. Но мне все равно, ведь теперь я уже так близка к тому, чтобы освободиться. Я напрягаюсь, пытаясь добраться до моего второго запястья, что нелегко, ведь мои ноги тоже накрепко привязаны к плите.

Просунув пальцы между моим правым запястьем и обвивающими его веревками, я начинаю дергать и тянуть изо всех сил. Боль усиливается, но я опять не обращаю на нее внимания. Наверняка эта боль ничто по сравнением с той, которую я могу испытать, когда мною займется Лия.

Наконец мне удается освободить и правую кисть. Почему-то надежда, которую этот маленький успех укрепил, вызывает во мне еще большую панику, и мне приходится призвать на помощь всю мою силу воли, чтобы не заплакать, когда я сажусь и начинаю возиться с веревками на лодыжках.

Каждая секунда кажется мне вечностью, пока я прислушиваюсь, пытаясь расслышать, не возвращается ли Лия. Не знаю, почему это кажется мне таким важным – ведь из-за всей этой крови я все равно не смогу притвориться, если она появится вновь.

Одна эта мысль заставляет меня удвоить мои лихорадочные усилия, я дергаю и тяну веревки, и вскоре мои лодыжки и пальцы так же покрываются кровью, как и запястья.

Наконец веревка на моей правой лодыжке немного ослабевает. Недостаточно для того, чтобы просунуть в петлю ступню, но достаточно для того, чтобы сосредоточиться только на этой стороне.

Проходит минуты полторы, и мне удается освободить правую ногу, после чего я целиком сосредоточиваюсь на левой. Во всяком случае, пока холодный воздух не разрывает пронзительный вопль, от которого волосы на моем теле встают дыбом, – особенно когда этот вопль эхом отдается вокруг опять и опять.

Я знаю, это Лия. В жилах стынет кровь, и на секунду меня охватывает такой ужас, что я не могу ни двигаться, ни думать. Но затем голос внутри меня звучит вновь, говоря мне: «Торопись, торопись, торопись».

Я опять начинаю со всей мочи рвать веревку, отчаянно стараясь растянуть ее. Отчаянно стараясь спастись.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – опять бормочу я, обращаясь к Вселенной. – Пожалуйста.

Я понятия не имею, где нахожусь, понятия не имею, смогу ли я отвязаться и выбраться отсюда, не замерзнув насмерть. Паника, которая никуда не делась, захлестывает меня снова от одной мысли о том, что я заперта здесь.

Будем решать проблемы по мере их поступления, напоминаю я себе. Сначала нужно освободиться от пут, а обо всем остальном я стану беспокоиться потом. После того как я смогу убраться с этого каменного стола, к которому привязана, словно какая-то человеческая жертва.

От этой мысли у меня пресекается дыхание, из горла рвется всхлип. Но я подавляю слезы. Поплакать я смогу и позже.

Позже я смогу сделать еще много вещей.

Сейчас же мне нужно поскорее убраться с этого алтаря или что это там такое. Нужно бежать и выяснить, что с Джексоном. Все прочее может подождать.

Веревка ослабевает – спасибо, спасибо, спасибо, – и я ухитряюсь вытащить из петли левую ступню, пожертвовав при этом не слишком уж большим количеством кожи.

Освободившись, я сразу же спрыгиваю со стола… и едва не падаю наземь. Теперь, когда я не лежу, а стою, становится очевидно, как же мне все еще дурно. Я думала, что адреналин нейтрализует наркотики, оставшиеся в моей крови, но, видимо, они очень сильны. Или же я пролежала на этом столе не так долго, как мне казалось.

Я делаю глубокий вдох и концентрирую внимание. Пытаюсь разглядеть хоть что-то, понять, где я нахожусь… и как выбраться отсюда, пока не вернулась безумная-безумная Лия.

Воздух разрывает еще один истошный вопль, и я замираю – а затем бегу со всех ног. Я не знаю, куда бегу, но мне ясно, что если я стану двигаться вдоль стен, то в конце концов наткнусь на дверь. И если мне повезет, она окажется недалеко.

Но не успеваю я сделать и шагу, как за воплем следует рев, мощный, низкий и уже совершенно звериный. На мгновение, всего лишь на мгновение я думаю, что, возможно, это Джексон, и меня вновь охватывает ужас.

Но затем я снова начинаю мыслить логически – да, при мне голос Джексона звучал по-разному, но таким абсолютно нечеловеческим, абсолютно звериным он не был никогда.

Снова слышится рев, затем что-то шмякается об стену. Еще один вопль, ворчание, что-то разбивается, и опять удар об стену.