– А Флариэль?

– Моему сыну принцесса пока малоинтересна…

– Ничего, до свадьбы созреет. И интерес к женщинам появится.

– Сомневаюсь, – ответила с усталостью Наурика. – Тем более свадьба-то скоро.

– Через три года…

– Нет, не через три.

И Наурика помялась, но затем, решив для себя, что Юлиан умеет молчать, шепнула:

– У Бадбы начались регулы.

– Так рано? Ей же всего десять.

– В ней юронзийская… дикая кровь. Юронзийские женщины рано взрослеют и рано могут беременеть.

– Но это может быть небезопасно, она же дитя: ни бедер, ни груди. Ранние роды зачастую заканчиваются плачевным образом, что ни входит в планы союза.

– Поэтому мы и назначили свадьбу через полгода. Бадба должна успеть… созреть. И чем скорее она родит нескольких сыновей, тем быстрее сможет покинуть спальню в Коронном доме.

– Ее и в сад не выпускают?

– Нет, – качнула головой Наурика. – Советник посоветовал не выпускать девочку даже из спальни, и мой уважаемый супруг согласился с его доводами. Она заточена в своей спальне, а сама спальня обложена слышащими камнями. Бадбе раз в неделю сменяют некромантские амулеты, они их носит по пять штук на шее: от ударов, от магических атак, еще от чего-то. Пол устлали коврами, чтобы, не дай богам, не споткнулась и не умерла. Спят с ней пять служанок и доверенные охранники Иллы.

– Раум? – спросил заинтересованно Юлиан.

– Возможно, я не знаю. Подозреваю, что много охранных мероприятий было проведено скрытно, Юлиан. Твой отец очень хитер. Даже я не знала о той подмене принцессы на мимика, так и здесь молчат… – и на лицо королевы легло неудовольствие.

– А иначе никак, Наурика. Если не предупредить действия противника, то союз порушится еще до свадьбы. В этом дворце слишком многие желают девочке смерти…

– Так. Все! Прекращай говорить о политике! – негодующе заявила Наурика. – Я понимаю, что ты – мужчина, а у вас на языке всегда одно: война, женщины, золото и интриги. Но ты здесь, Вестник, не за тем, чтобы вновь напоминать мне о королевских заботах! Мне и так от них уже тошно!

– И зачем же я здесь тогда, почтенная Маронавра?

Юлиан усмехнулся, увидев, как Наурика вскинула брови в ответ на встречную колкость. Он привлек ее к себе и поцеловал в шею. Вдохнул манящий аромат, ибо королева пахла чистотой, здоровьем и свежестью, и, не сдержавшись, снова поцеловал ее чуть ниже подбородка, в пульсирующую жилку, потянул шумно носом воздух.

Наурика хитро прищурилась, отдавшись ласкам.

– Мне иногда кажется, что, не накажи тебе Илла пылинки с меня сдувать, я бы уже лежала мертвой.

– Ну не мертвой, – рассмеялся Юлиан, – Но пахнешь ты, изумительно.

– Как же?

– Я бы сравнил тебя с благоуханной розой в прекрасном саду, Наурика, но, боюсь, что ты скорее похожа на горячую запеченную в углях курочку на столе оголодавшего крестьянина.

Наурика задорно расхохоталась. Она вырвалась из объятий и закатилась смехом.

– Никто меня еще не сравнивал с курицей, – хохотала она. – Право же, ты хоть и из простых, но умеешь делать незатейливые, но хорошие комплименты, какие бы не смогли сделать даже самые отпетые прихвостни из дворца. Курица, меня назвали горячей курицей!

И, смеясь, Наурика вдруг сняла со своего пальчика серебряное колечко с красивой жемчужиной, выловленной из Дассиандры, и вдруг вложила его в руку любовнику.

– Ох, Юлиан, Юлиан… Прими. Возьми кольцо. Это мой дар тебе. Я буду рада, если ты будешь носить его под рубахой на груди.

– Спасибо, Наурика. Уж не значит ли то, что я снова продлен в качестве Вестника еще на один год?

– А у тебя остались сомнения?

– Вдруг я чем не угодил королевской особе.

– Если бы ты не угодил, то ты бы не лежал здесь и не улыбался так нагло. А еще я желаю, чтобы ты был на свадьбе моего сына и стоял вровень с отцом, а не сзади, как слуга, – возвестила, наконец, королева.

– Я просто веномансер, Наурика, о чем все почему-то забывают.

– К свадьбе ты не будешь им.

– На все воля достопочтенного Ралмантона.

– Над которым стоит королевская, священная власть, дарованная нам теми зернами праотца нашего, Прафиала, что дал нам право следить за сим миром. И я сделаю, Юлиан, так, чтобы к свадьбе ты стоял рядом с отцом, законным отцом!

Юлиан лишь покачал головой, разглядывая, как решимость в глазах Наурики растет. Королева была женщиной осторожной, спокойной, вдумчивой, но, бывало, что если она вбивала себе что-нибудь в голову, то избавиться потом от навязчивых мыслей не могла, пока не претворяла их в жизнь. «Не смей спорить с ней!» – наказывал тогда Илла и грозил пальцем, и Юлиан понимал, что с Наурикой, если ты ей не ровня, спорить было бесполезно.

С рассветом он лениво выполз из-под одеяла, пригревшись там в обнимку с теплой, ласковой женщиной, и посмотрел в окошко, отодвинув гардины. Дождь прекратился. Юлиан жадно залюбовался белоснежными мраморными статуями Праотцов, омытыми проливнем. Элегиар еще тонул в предрассветном сумраке, сером и мглистом, но издалека начинали доноситься уже одиночные стуки молотком, хлопанье дверей в мастерских и магазинах. Очень медленно город внизу просыпался, чтобы в один момент стать шумным и многолюдным.

Солнце вот-вот должно было залить ярким светом позолоченные символы власти, которые держали в руках Праотцы.

Наурика проснулась, когда почувствовала прохладу от отодвинутого одеяла. Она сонным взглядом посмотрела на Юлиана, тот прислушивался к потайной двери.

– Почти рассвет… – заметил он, одеваясь.

– Останься еще ненадолго, или хотя бы не торопись. Считай это за приказ, – улыбнулась лениво Наурика. – Мне хочется в кои-то веки посмотреть на тебя при свете не в коридорах дворца, а здесь. Рабыня тоже не явится сюда до рассвета, да и перед тем, как зайти, будет ждать моего позволения.

Она поднялась с постели, нагая, поежилась от холода, ибо камин был не растоплен, хотя злые ветра и череда дождей уже терзали Гагатовые равнины.

– А как же твой дражайший супруг? Ты же спишь с ним в одной комнате.

– Но в разных постелях…

Наурика повела покатыми плечами и надела спальную рубаху, чтобы не замерзнуть, затем поправила растрепавшуюся от ночи толстую косу.

– Мой супруг остыл к жизни, Юлиан, и его более не интересуют ни постель, ни тем более женщины.

– Все женщины?

– У него нет любовниц.

– Быть не может. Каждому мужчине нужна хотя бы изредка женская ласка, как цветку солнце.

– Он больше не желает женщин… Он бы мог их иметь, будучи королем, но не возжелал… Слепота ослабила его. Морнелий… Он просто устал. Он уже не тот, кем был в молодости.