Взять хотя бы доходы. Юлиан вгляделся в отчеты по ежегодным доходам с садов, каменоломен, с плантаций и полей. Илла был баснословно богат. Больше шестидесяти пяти тысяч сеттов дохода ежегодно! А теперь он выписал цифры, которые держал в памяти – расходы. После оглашения декрума со знати был взыскан большой налог на войну. Уплатив его, Илла сверху доложил еще пятьдесят тысяч. И уже не первый год казна пополнялась с его щедрой руки.

А с учетом его страсти к дорогим безделушкам, как, например, та золотая ваза, украшенная рубинами, которую купили на днях в его спальню за тысячу триста, выходило, что расходы превышали доходы более, чем в три раза. Это очень странно.

Если откинуть в сторону вопрос об источнике богатства, было еще кое-что, что разжигало любопытство Юлиана – Илла все и всегда знал наперед. Причиной так считать послужило то, что время от времени он укрывался в малой гостиной с одним Латхусом. Казалось бы, это обычное желание побыть в одиночестве, однако уединения с телохранителем становились тем чаще, чем напряженнее становилась обстановка во дворце. Илла скрывался с Латхусом под звуковыми барьерами почти перед каждой встречей с кем-то важным, перед каждым сбором консулата – и Юлиан готов был поклясться, что именно в малой гостиной советник узнавал новости со всего мира. Но каким образом?

Илла оброс загадками. Кто же он?

Юлиан вздохнул и отложил журнал доходов деревни Кор’Гордьик, в провинции Гордье. И тут браслет под кожей задрожал, а звонкая трель отдала в голову, словно лопнувшее стекло. У Юлиана помутнело в голове. Боль вспышкой стрельнула в виски, отчего он вскрикнул и сжал запястье, чувствуя, как металл перекатывается под кожей. В последнее время боль усилилась.

– Проклятый браслет, – выругался он, стиснув зубы.

Наконец, звон улегся, и Юлиан тяжело поднялся, принялся складывать журналы по сундукам. От этого его отвлек негромкий стук в дверь. Курчавая голова юного раба показалась в комнате.

– Почтенный… – шепнул он испуганно, глядя на Юлиана уже как на нового хозяина.

– Что такое, Аго?

– Из дома почтенной Маронавры… Гонец…

Уже как с полгода красные конверты доставляли не Илле Ралмантону, а Юлиану. Слишком много времени прошло с тех пор, как начались встречи с королевой в тайных покоях, и роль советника теперь свелась к редким беседам насчет слухов и новостей, которыми делилась Наурика.

Мало-помалу, но Юлиан обрастал уважением, благами, доверием, и за те годы, что он здесь провел, он участвовал в жизни Иллы, как его веномансер, поверенный, помощник управителя и возможный будущий хозяин особняка.

Поблагодарив раба, он направился уже в отдельную свою спальню, где сменил халат на шаровары и рубаху. Затем позвал Латхуса, который находился вместе с хозяином в малой гостиной, где сидел также и посол Дзабанайя Мо'Радша. И отправился в путь.

* * *

Почти в полночь, незаметной из-за серой завесы дождя, которая укрыла Элегиар, Юлиан уже надевал мягкие туфли и привычно омывал руки карьением, от которого сжигало кожу на руках, и сожгло бы, будь он человеком. По тайным коридорам он дошел до заветной двери. Из-под нее лился свет.

Предвкушая приятную ночь в женских объятьях, Юлиан переложил плащ в другую руку, галантно улыбнулся и вошел внутрь.

Наурика возлежала в подушках на кушетке, подбитой алыми тканями, и подпирала голову кулачком. Вид у нее был грозный-прегрозный, губы плотно сжаты, а брови – нахмурены, но Юлиана не обмануть. Он за свои полсотни лет пусть и не познал женщин целиком, но хотя бы отчасти стал понимать. И напускная суровость Наурики, которая привыкла, что все вокруг нее пляшут, ублажая, его только раззадорила.

На столике были разлиты в графинах алая кровь и рубиновое вино. Юлиан, с улыбкой и хитрым взглядом, прошел мимо Наурики, словно ее и не было здесь, налил уверенным жестом себе напиток, принюхался и стал смаковать. Затем встал у окна. За окном неистово бился дождь, швыряя тяжелые капли на стекло.

Наурика вздернула бровь, как любила это делать, но смолчала. Она продолжала лежать и выжидать, не шелохнувшись. Наконец, Юлиан отошел от окна, за которым разворачивалась мрачная картина, присел рядом с королевой и словно впервые обратил на нее внимание.

– Мне кажется, ты сюда приходишь выпить, – заметила иронично она, – А не ко мне.

Юлиан промолчал, лишь ответно вскинул брови и хитро улыбнулся. Он продолжал смаковать кровь, и в глазах Наурики скрытое недовольство женщины, с которой играют, сменилось некоторым животным восторгом. В конце концов, мужчина отчасти утолил голод, вытер рот и обернулся.

Они оба молчали и обменивались ухмылками. Между ними не было ни любви, ни каких-либо клятв верности, так как оба они были любовниками, назначенными друг другу из политических соображений. Для Наурики ее любовник был возможностью получить мужскую ласку через эту лазейку с Вестником Гаара, несущим здоровье, чтобы не потерять лицо при дворе и не забеременеть, а для Юлиана королева стала приятным времяпрепровождением и утолением амбиций, ростки которых появились у него в душе. Но больше всех здесь выигрывал Илла Ралмантон; он держал под контролем столь опасное место, как фаворит королевы, и имел виды на то, чтобы его наследник крепко вошел во дворец, получив чин.

И все же между этими двумя завязалось некое подобие дружбы. Они были почти ровесниками и находили в объятьях друг друга и страсть, и тайну, и разговоры. Эти встречи в освещенной лишь одним сильфовским фонарем комнате были для них отдыхом для души и тела.

И вот Юлиан потянулся к лежащей в подушках женщине, поднял ее, как пушинку, и Наурика уже лежала у него на коленях. Волосы ее, заплетенные в сложную косу, с древесными заколками между каштановых локонов, отливали шелком в рассеянном свете светильника. Юлиан находил свою прелесть в этой выглаженной магами, но зрелой красоте, в этих мудрых глазах Наурики, в которых переплетались опыт, ответственность и усталость.

Он неспешно потянул завязки платья, обшитого златом и серебром так, что оно походило на выходной наряд и стоило наверняка так же. Наурика лежала, и на ее лице блуждала томная улыбка. Ей нравилось, когда ее так медленно раздевали. Ей нравилось, когда ее раздевали и быстро. Она вообще поняла, что их с Юлианом желания часто совпадали, и знала, что продлит статус вестника на многие годы.

Наконец, плечи платья были спущены до живота, и северянин припал к почти обнаженной женщине, горячо целуя. И Наурика, растеряв всякое королевское величие, от такой страсти сама воспылала.

Чуть погодя они вдвоем лежали под пышным одеялом и слушали стук дождя.

– Как Бадба себя ведет? – прервав тишину, спросил Юлиан.

Наурика приоткрыла глаза, вынырнула из своих мыслей.

– Хорошо обучена, но балована. Правила этикета, которые вложили в ее милую головку, с трудом сдерживают капризность, – улыбнулась она. – Она то милое дитя, которое обещает стать примерной и достойной королевой, то маленький и злой демон.