К нам подскочил улыбчивый худой чернявый официант и стал перечислять какие-то напитки.

– Он думает, что мы его добыча, – шепнул я Лизе. И заказал два пива. Пиво нам тотчас же принесли, вкус его оказался в стиле этого заведения – кисловато-затхлый, пустой. Мы смотрели на лениво танцующую медузу-негритянку, которая, как мне показалось, косилась на нас с сочувствием. И она думает, что мы попались, – смеялся беззвучно я. Откуда во мне эта смелость? Эту бы смелость лет двадцать назад, может, тогда бы моя жизнь иначе сложилась… Иначе? Ну конечно, я стал бы удачливее, адаптировался давным-давно и не встретил Лизу. Как можно обменять Лизу на удачу, скажите мне, а?

Все во мне колыхалось от внутреннего смеха. Нечто подобное тому состоянию, захватившему меня тогда, по дороге в школу. Только сейчас это состояние было нервным, что ли…

На глазах колыхающейся черной медузы я поцеловал Лизу в губы. Затем мы допили пиво, – все-таки любовь умеет превращать воду в вино. Я подозвал официанта и попросил счет. Тот кивнул и исчез. Черная медуза сползла с шеста и уплыла. На подиум вползла бледная, со светящимися голубями венами белокожая женщина лет сорока. Официант принес счет. Я взглянул на листок бумаги: так я и думал, оказывается, мы должны этому кислому заведению четыреста с чем-то евро.

Есть нечто жизненное в том, когда события, которые ты предвидел, осуществляются, а ты к ним легко и снисходительно готов. Особенно если это дурные события.

Я спросил по-английски официанта, как его зовут.

– Иса, – ответил он, выжидательно улыбаясь.

– Хорошее имя, – кивнул я, – Иисус, по-нашему. Выходит, ты не должен врать?

Кажется, Иса меня не понял. Он стоял, выжидающе и чуть тревожно улыбаясь.

– Я не очень-то верю в Иисуса и не знаю, был ли он на самом деле сыном Бога, – сказал я, – но думаю, он был очень правдивым и совестливым человеком. Наверное, самым совестливым на Земле. Ты как считаешь, Иса?

Иса быстро, с натянутой улыбкой проговорил что-то, из чего явствовало, не желаем ли мы еще заказать что, а если не желаем…

– Нет, Иса. Не желаем. Платить не желаем, – с расстановкой сказал я. – У тебя, уважаемый тезка Спасителя, ошибка в счете.

– Никакой ошибки, – после короткой паузы, все еще улыбаясь, сказал Иса. – Нужно платить, платить.

– Значит, у вас тут продают бокалы пива по двести евро. Это что, благотворительная вечеринка? – рассмеялся я по-русски. – Или вы хотите нас ограбить? – продолжил я по-английски.

Официант, поменявшись в лице, но все же сохраняя улыбчивую мину, кивнул:

– Да, мы хотим, чтобы вы заплатили.

– Так, значит, хотите ограбить?

– Да, хотим, – вспыхнули его глаза тлеющими угольками.

Я повернулся к Лизе:

– Лиз, вот это мне нравится! Какие же они честные, эти люди – и я их просто люблю. Весь мир врет, что не хочет нас грабить и обманывать, а здесь прямо объявляют – хотим! Ну что, и мы будем честными?

– Яволь, – с серьезным лицом кивнула Лиза. – Зуб за зуб, честность на честность.

Я поднялся из-за стола. Лиза тоже встала. Краем глаза я уже заметил появившихся слева двух верзил-охранников, которые вальяжно смотрели в нашу сторону. Интересно, куда ведет ход, прикрытый шторой, возле которого стоят эти монстры? Наверное, там находится спец-альков для туристов, решивших соблазниться телом медуз-танцовщиц. Какой же им выставляют счет?

– Вы будете платить? – скорбно покачивая головой, спросил Иса.

Но у меня тоже, по капиталистическим канонам, есть право на стачку или забастовку. Полагаю, что и на революцию.

– Честно? Не-а. Не хочу. Просто не хочется, понимаешь, – мешал я английские слова с русскими. – Хотя денег у меня полно, видишь? – Я вытащил из кармана и потряс перед лицом официанта бумажником, набитым евро. Затем положил на стол пятьдесят евро.

– Думаю и этого будет много, Иса. Ну да ладно. Прекрасное у тебя имя, Иса. А меня знаешь как зовут? Адам. А это моя женщина, Ева. Мы сейчас возвращаемся к себе домой, в рай, а тут так, временно, по пути решили заскочить и посидеть немного. Ну ладно, пока, Иисус. Желаю тебе воскреснуть.

Мы с Лизой пошли к выходу. Двое накачанных служащих стрип-комнатушки тут же преградили нам путь. Может быть, нас начнут сейчас убивать и закопают здесь же, в полу этого арабо-парижского стрип-подвала. Какая мелочь! Я совсем не дорожил своей жизнью. А Лиза не дорожила своей – в этом я был уверен. Но мы оба слишком ценили необъятное чувство нашей общей жизни, чтобы вот так, по-животному, его потерять. Победа – это двигает человека вперед. Если ты умрешь на пути к победе – так и что же? Умирать, побеждая – что может быть жизненней. Я не знал, что буду делать в ближайшие полсекунды – и поэтому, вероятно, внезапно для самого себя заорал что было силы, по-русски, вылупившись на стоявших на нашем пути охранников:

– Стоять! Упали, отжались, духи! Что? Не ясно?! Упали! – и тут я начал греметь на такой смеси мата с матом, какой никогда еще в своей жизни ни от кого не слышал. Откуда взялись во мне эти кладовые слов и выражений? Я строчил свою новую, матерную главу «Адаптации» с упоенной радостью и вдохновением. Я орал так, что белая медуза на подиуме стекла с шеста и куда-то исчезла. Седой старик за столом смотрел на меня с открытым ртом. Даже охранники, судя по их ошалевшим глазам, видели такое представление впервые. Продолжая орать, я размахивал руками, подпрыгивал, топал ногами, превращая свой матомонолог в танец, вставлял в него какие-то бессмысленные, но полные пограничной страсти выражения: «Ты кто такой, а, чайник, быдло, что смотришь, убью, в Багдаде все спокойно, вешайтесь, духи!»

Когда я, задохнувшись, наконец замолчал, а потом, сделав передышку, вновь набрал в грудь воздуха, то услышал звон бьющегося стекла. Повернувшись, я увидел, что Лиза стоит, широко расставив ноги, наклонившись вперед и выставив перед собой горлышко разбитой пивной бутылки «розочкой» вперед – словно средневековый воин с мечом. По выражению ее лица я понял, что она намерена также произнести свою программную речь. Широко раскрыв глаза, Лиза подняла вверх руку с «розочкой» и звонко запела:

– Там вдали за рекой засверкали огни, в небе ясном заря догорала… Сотня юных бойцов, из буденновских войск на разведку в поля поскакала…

Она пела так вдохновенно и громко, что все в помещении, в том числе и я, и обе выглянувшие из-за портьер медузы, охранники, Иисус, молча и с изумлением смотрели на растрепанную высокую девчонку, поднявшую над собой, словно знамя, отколотое бутылочное горлышко:

– Они ехали долго в ночной тишине по широкой украинской степи. Вдруг вдали у реки засверкали штыки: это белогвардейские цепи… И без страха отряд поскакал на врага, завязалась кровавая битва. И боец молодой вдруг поник головой – комсомольское сердце пробито…

– Рашенс… – кивая головой, сказала выглядывающая из-за портьеры черная медуза и улыбнулась.