– Что – другое?

– Может быть, жизнь в мире – просто испытания для человека. И когда мы в юности думаем, что мир прекрасен, это значит, что именно мы рождены свободными и прекрасными, но не мир. И это значит, что не нужно, когда становишься взрослым, надеяться на то, что все вокруг тебя останутся чудесными и добрыми, какими казались в детстве. Просто именно тебе нужно стараться оставаться великим, свободным, прекрасным и добрым. Ведь мир без человека – ничто.

– Что ж. Может и так.

– Конечно, когда большинство против тебя или думает не так, как ты, – это очень непросто. Но ведь все равно все дело в тебе. Ты же есть ты, забыл? Нищий или богатый, средний или ничтожный – ты. И тебе одному за себя отвечать. Если бы ты знал, как тяжело за себя отвечать… Если бы знал. Готовься.

Знакомо вам ощущение: если сильно выпил с вечера или не спал всю ночь – то ранним утром, когда выйдешь на улицу и посмотришь на мир, он станет более прозрачным, чем раньше. И те его стороны, что ты давно уже не замечал, высветятся специально для тебя каким-то особенным внутренним светом. У нас было так же, хотя мы не напивались и спали ночью, и бодрствовали днем. Европа, где я бывал раньше несколько раз, высветилась иначе. Весь Кельн поблек и слился с текущим мимо Рейном, зданиями на берегу, возвышая над собой только одно темное и величественное сооружение, которое немцы называют Дом. Кельнский собор. Это было странно – все исчезает и пропадает, и только Дом стоит раздвоенной, остроконечной, устремленной в небо дорогой.

– Это неудивительно, – сказал нам молодой улыбчивый немец по имени Йохим, с которым мы разговорились на вокзальной площади перед собором, – есть такая теория, что на земном шаре все вещи делятся на настоящие и второстепенные. Второстепенные – это сорняки, которые, впрочем, нужны для поддержания жизни, потому что мир не является идеальным. А если бы он был идеальным – сорняки бы завяли. Но так не бывает, без сорняков нельзя. В одной немецкой сказке маг дарит герою волшебные очки, через которые можно видеть только настоящих людей, здания, вещи, а все второстепенные исчезают, как будто бы их и не существовало никогда. Вот Дом – он настоящий. В войну Кельн был разрушен, и только Дом остался, – говорил нам Йохим, когда мы шли по улице, удаляясь от собора. – В любом месте, в любом городе можно найти свой Дом.

Йохим хотел угостить нас истинно кельнским пивом – кельшем. Но куда бы мы ни заходили, везде подавали какое угодно пиво, но только не кельш. Йохим с растерянной улыбкой разводил руками: вот это да, не думал, что в моем родном городе будет трудно найти кельш! Может, бармены перестали носить волшебные очки? – смеялась Лиза, и я переводил ее слова на английский. – Ладно, – сказал в конце концов Йохим, – я знаю, где кельнское пиво есть точно, но только вы не смущайтесь.

Мы пришли в бар для геев, отодвинув пластиковые шторы при входе, и нам действительно принесли в невысоких и узких, похожих на мензурки стаканах, пиво. Оно было особенно вкусно тем, что было кельшем. «Главное – индивидуальность, – кивал Йохим. – Как говорил Ницше, „главное, не спутайте меня с кем-то другим“.

Речь Йохима лилась Рейном, мы слушали его и вставляли свои втекающие в его поток реки, причем, несмотря на полное незнание Лизой английского, на котором Йохим говорил лучше меня, они оба хорошо и радостно понимали друг друга. Ничего в жизни не бывает случайно и все для чего-нибудь нужно, – уютно кивал Йохим с мензуркой пива в руке. Да, недаром он встретил нас в этих самых волшебных очках, вычленяющих из мира главное и отбрасывающих вторичное. «Как ты думаешь, – спрашивал я Йохима, – эти очки общие для всех людей или у каждого они свои?»

«Это все равно что поиск истины, друг, – с задумчивой улыбкой отвечал немец, – как ты думаешь, может быть истина у каждого своя? Если так, то было бы шесть миллиардов Домов, а не один. Или миллиарды солнц, у каждого разные. Но солнце у всех одно, и греет всех одинаково. Конечно, истина может быть раздроблена на осколки, как в одной индийской сказке, где рассказывается о том, что сначала истина была дарована людям в виде необыкновенно красивого драгоценного сосуда. По приказу Вишну вся сила и красота истины была воплощена в хрустальном сосуде, увидев его, каждый понимал, в чем же заключается истина. К сосуду, установленному высоко в горах, началось паломничество. Но когда дьявол понял, что скоро все люди на земле познают истину, он превратился в орла, схватил когтями сосуд, взлетел высоко в небо и бросил его вниз. Истина разбилась, с тех пор ее осколки разбросаны по всему миру. И теперь, чтобы найти истину, нужно как можно больше путешествовать и собирать эти осколки, а не сидеть дома и довольствоваться только одним блестящим кусочком.

– А знаете, что больше всего интересно? – говорил через пару часов Йохим, заказав всем по пятому кельшу. – То, что время иногда меняется. Вот как сейчас. С вами, ребята, я становлюсь моложе – теку, как вода, назад, в то время, когда я только закончил университет и поехал на практику в Ленинград. Я еще не был женат, это сейчас у меня жена и трое детей… Честное слово, мне сейчас кажется, что у вас в России еще только началась та самая перестройка, которая сделала вашу страну похожей на остальные страны. И ваш русский капитализм все еще в зародыше, и социализм еще не кончился… Честное слово, – улыбался Йохим, – посижу тут с вами еще час, два и стану школьником, а потом младенцем, и втеку обратно в свою маму. Я становлюсь моложе не от воспоминаний, нет… А будто возвращаюсь куда-то, во время, когда я не был таким искушенным… Пожалуй, еще один кельш, и пойду к детям и жене!

Мы посмеялись над этими его словами, и заказали еще по «кельшику», как прозвала Лиза маленькие порции пива, и обнялись потом, как старые друзья или родственники, и расцеловались на прощанье. Мы не знали, что дед Йохима был один из тех солдат в черной форме, въезжающих в грузовике на левый берег Днепра, что мой дед, будучи командиром «тридцатьчетверки» на Курской дуге, убил деда Йохима прямым попаданием снаряда, выпущенного по его приказу. Дед Йохима пронзал уверенным солнечным взглядом горизонт за рекой Днепр в 41-м, а мой дед обрел точно такой же огненный и пронизывающий любую жизненную броню взгляд летом 1943-го. Они оба были очень сильны, наши деды. Но сила – категория, лежащая вне нравственности, она может служить как добру, так и злу. Я не знал, как и Йохим, что его дед однажды летом 1942-го, сопровождая колонну пленных красноармейцев, выпустил автоматную очередь поверх головы украинской крестьянки, бросавшей в колонну голодных солдат хлеб и овощи, и снес этой очередью полголовы ее четырехлетнему сыну, наблюдавшему за происходящим с забора. Дед Йохима слышал, как мать завопила и бросилась к убитому ребенку, но не обернулся, сжимая руками MP-40 и зубы, бормоча про себя закаляющую силу воли скороговорку: «Так, спокойно, это не я, это война, это не со мной, это война, это на войне, это война…» Интересно, что было бы с нами, если бы каждый узнал о себе и своих знакомых больше, чем мы знаем сейчас? А если бы о нас, о том, что мы тщательно скрываем даже от самих себя, узнали другие? Все злое и доброе – узнали бы?

Адам и Ева, вкусивши сочного плода, узнали многое из того, что существует на самом деле, – и после этого не смогли жить в раю.