изничтожает, «режет», анатомирует до того, что остается пустота… — недаром же опытные старцы не дают молодым инокам читать это «достоевское» творение! Не буду копаться в подчувствах, какие несомненно боковинками тебя щекотали в этом «движении»… — ты прекрасна! И каким же счастьем затопила ты эту малютку-сестру! Поцелуй же ее за меня, — хоть в мыслях! Великую _с_л_а_в_у_ оставила ты в клинике! Вот _к_а_к_ ты еще умеешь _т_в_о_р_и_т_ь_ и отворять души! Молодец, Олька! Дай же всю тебя, все в тебе исцелую, хоть ты и не позволила бы. Даре-ная ты моя… Олюшка, сердитора, капризуля… страдалица моя милая, птичка трепетная… — о, дай прижму тебя к сердцу, мое дитя святое! Губки, глазки… пальчики… восковочка моя, бледнушка, фиалочка-ночнушка… июньская моя… о, моя «после ливня»! Так ты тонко-душиста… душой душиста, телом… вся — ароматная, кружащая, берущая, влекущая к себе…. поглощающая всего… до бессознанья. — Прости, я был неправ в суждении об о. Дионисии, ты же его лучше знаешь, и не могу возражать. Ни с кем о тебе не говорю, тем более с Ириной! Ни-когда. О тебе не говорить надо: ты взглянешь, осияешь — и — поведешь. Я тебя в себе храню, как святое «пасхальное яичко». Ах, исцеловал бы твою руб…..у! Теплую твоим теплом, твоим дыханием. Прости, безумствую. Твой — Ванюрка

[На полях: ] Оля, хоть кратко — чаще извещай о себе.

От И. А. ни строки 2 года!285 Видел его во сне: он очень полный и говорит: я знаю средство быть здоровым. Не болен ли он с Натальей Николавной?!286

Будущую Пасху — _в_м_е_с_т_е, да?!

Недели 2 тому видел тебя: ты сидела у стола при лампе с зеленым абажуром, одетая, будто едешь в Schalkwrjk. Немного худенькая. А «сизая» — совсем бледная.

Перед болезнью видел тебя полной и краснощекой, одетой в розовое-голубое. Я тебя поцеловал в спинку, у шеи. Ты была такая «вкусная»!

Сообщи, что же случилось с А.? Или не хочешь… почему? Поцелуй маму и Сережу. Спасибо им!

132

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

16–17.IV.42

Олюшенька, родная моя девочка, получил твое письмо от 3-го, отосланное 7-го. Не падай духом, вернешь и силы, и свежесть духа, и радостность. Я крепко верю, и ты, береженая моя, верь. Это благо, что «селюкрин» у тебя, без колебаний принимай его. Как раз и назначают его, как лучшее восстанавливающее силы средство, парижские госпитали выписывают из «Биотерапии» килограммами. При потерях крови, при анемиях — он дается. Никаких противопоказаний для него нет. Ну, проверь у специалистов. Он готовится из свежей бычьей крови, удаляются все «трудные» для пищеварительного тракта ингредиенты и высушивают кровь при давлении, в низкой температуре, так что витамины не разлагаются. Проверь, прочти бумажку при коробке. Проверь же у врачей! Ничего удивительного, что ты ослабла. Нагонять потери всегда приходится очень медленно. Молодец Капеллен, что не пустил домой: ведь он понимает, что надо беречь сердце! Каждое малейшее движение, пальцем даже, при такой слабости, — недопустимо. Не слушай глупых советов — надо вставать, от лежанья слабость хуже. Чушь! Само тело хранит себя — тебя — его инстинкт тянет тебя в постель. М. б. надо порой принимать и камфору — особые пилюли «солюкамфр» — в Париже лаборатории М. Делялянда. Подобное есть, конечно, и в Голландии. Ну-жно. Кроме сего, необходимо, чтобы доктор выслушивал сердце, м. б. надо принимать укрепляющие его мышцы, обычно «адонис верналис». Олюша, в 37 г. я, должно быть, потерял мно-го крови, когда почти был на краю жизни, и адоверн мне очень помог — спас. Ты — молодая, сердце у тебя здоровое, но надо знать его работу и помогать ему. Надо укрепляющие средства, и питание вволю. Не допускаю мысли, чтобы тебе, как больной, отказали в праве на апельсины, грэпы, миндальное молоко… — _е_с_т_ь_ они и в Голландии! Ешь больше салата — «лэтю», по-русски звали «латук». Но ты _в_с_е_ знаешь. Пей молоко, как можно больше сливок, масла и прочего. Никаких усилий! У тебя, кроме потери крови, нервная слабость, надо, м. б. стрихнин, для «вздергивания»? Ты столько перенесла _в_с_е_г_о! Надо и «вздергиванье» — стрихнин, но надо и успокоительное, — бромоны. Никаких усилий, волнений! Мне каждая строчка твоя — свет, но умоляю, не утомляй мозга, я удовольствуюсь хотя бы строчкой о твоем состоянии… милая моя, ножки целую твои, молю! Береги себя, Олюша, лежи, ни о чем не думай, — я весь с тобой, весь только о тебе, только тобой жив! Слабенькая моя детка, не грусти, что поблекла, «постарела», — !! — ты-то?!! — опять расцветешь, поверь мне. Ты для меня, какая бы ни стала — ты мне дороже всего на свете! Я бы все отдал, чтобы тебя осветить верой в здоровье, в радости жизни, которые будут, будут для тебя! Олюша милая, знай крепко: не «отражение» Оли ты для меня: ты — _т_ы_ для меня, самая сущая, самая реальнейшая Олюша, не отражение Дари: я _т_е_б_я_ боготворю, несу в сердце, _т_о_б_о_й, подлинной Олюшкой моей, живу… Ну, что значат слова, уверения, — если бы ты сердце мое видела!.. Но ты его знаешь, и твои сомнения — яд, он только ослабляет тебя! Или ты так мало веришь мне?! Но что же мне тогда делать, не повторять же все те же слова, — они бессильны. Не делай же мне — хоть и невольно — боли, при таком моем бессилии словами тебя уверить! Ты сердце свое спроси… самое глубочайшее в нем… — я верю, что оно тебе правду скажет, — и ты уже знаешь ее, эту правду, — _к_т_о_ ты для меня. Помни: _б_е_з_ тебя я не хочу жить, и _н_е_ _б_у_д_у! Ты мне дар священный, и я храню его, как дар Милостью Божией. Больше у меня нет слова.

Не мечта, не выдумана ты мной, ты для меня живая сущность, вся во плоти, вся в яви, вся — _ж_и_з_н_ь. И нет у меня слова больше. И вытрави из души весь этот сосущий тебя злой яд: это от темного, не от Господа, не от нашего чистого, чем дорожим мы оба. Заставь себя! Я тебе послал слова покоющие, читай их, они размеренностью мо-гут покоить, — я знаю по личному опыту. И молись. Сны твои… да, чудесны. Но это — сны. И в них не ищи тревожного. Этот чудесный, с детской колясочкой, с Пречистой… — это же все отражение твоих думок, _в_с_е_ вышло из «яичка» иерусалимского, так это ясно. Благодари за эту _л_а_с_к_у_ во сне! Это так светло, так нежно должно голубить тебя, давать силы душе твоей! Пречистую