сержусь на тебя, потом опять страдаю, боясь не болен ли. Мне никак не понятно, отчего у тебя этот припадок тоски. Это письмо 7-го!289 И с тех пор у меня ничего нет от тебя! Невероятным мне, что ты не написал мне ничего на Светлой Седмице. Ну хоть бы сказал как был за утреней, подумал ли обо мне? Ты всякий раз мне (даже в 1940 г.) писал что «мысленно христосовался». И особенно теперь, зная, что я-то в плену у болезни… Я не могу найти объяснений… Или ты увлечен? Чем? Кем?? Твои последние 2 письма — оба слишком «на-скорую руку», торопны… Пусть там много милых слов, но сердца твоего я не слышу в них… За что-то ты меня казнишь, (если не увлекся кем-то). Мне все чаще и чаще приходится мучиться мыслями, что «любовь» твоя ко мне — не мне… Я не могу от этого отделаться. Я чувствую в тебе с зимы какую-то отчужденность. Не обманывай меня, что я ошибаюсь! что-то есть!!

Есть что-то, что стоит (м. б. и кто-то) между тобой и мной. У тебя!! Прости мне вчерашнее мое письмо тебе. Оно вышло из страдания от неизвестности. Мне кажется, что тебе обузой кажется частое писание писем. Тогда не пиши! Я ценю только то, что по доброй воле. Я ценю свободу мужчины, а не рабство, и потому никогда не посягала на всякую его свободу. Я даже «Елену» тебе не запрещала, только просила мне об этом не писать.

[На полях: ] Хотела спросить Серова о тебе, но при мысли, что ты разлюбил, — не могу по самолюбию. Пока не получу, — писать не буду.

Мне — кажется, что я тебе наскучила…

Мама каждый день получает почту сама. От тебя нет писем!

Целую. Оля

136

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

24. IV.42

Дорогая сновидица Олюша, кто видит твой рисунок290 — восхищены. Доктор пришел в раж. Очень тебя жалеет, уверяет, что ты будешь здорова. Очень одобрил «селюкрин»! Гемоглобин, привлекая кислород, вызывает аппетит и улучшает питание, через кровь, сосудистых клеточек. Никак не способствует кровоизлиянию. На мою просьбу вдуматься и дать совет — отвечал: приемы в каплях слабого раствора хлористого кальция, 20–30 капель, 2 р. в день, ну — двухпроцентного раствора? И еще — принимать желатин — не фальсификацию его! — в форме разных желе. Есть же в рыбьей-то стране желатин! И вот почему. Хлористый кальций, как желатин, повышают вязкость крови и тем способствуют уменьшению возможных случаев кровотечения. — Твой последний цветок-мотылек храню, привесил под лампадку, рядом с валаамской сосновой шишечкой. Жду проекта обложки в красках. Я пленен твоим вкусом, твоим даром, всем в тебе. Слова «он нашего Роду» — сказаны были Ею про преп. Серафима, не преп. Сергия. Молюсь за тебя. Спокоен. Верю. Узнаешь радость здоровья. Спи больше. Избегай волнений, управляй собой. Ей молись! Как ты описала сон! Оля, ты должна, поправившись, закончить школу живописи. И не бросать литературную работу: ты — истинная! Не удручай же меня, трусиха! Изволь мне дать «Говение»! Милый «калачик», киса… прошу! Целую, роднушка. Твой Ваня

Ландыши чудесны.

137

О. Л. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

27. IV.42

Ванюшечка мой чудесный, солнышко мое, голубчик!

Такая нежность у меня к тебе… и так хочется мне тебя приголубить… Вот между делом (я встала сегодня вплотную, смотрю за работой моей «трамбовки»291, бьющей все и ломающей) не могу утерпеть, не могу молчать. Взяла сегодня перо и пишу тебе! Как мне кажется, что будто скоро тебя увижу! Отчего это?! И когда котишка моет лапкой рыльце, — думаю: «Ваню намывает!» Как оживает все, зеленеет, как все, все — _т_в_о_е! Все, что _ж_и_з_н_ь, — все это твое! Ты — вся жизнь сама! Ваня, ты долго-долго будешь жить, ты — жизнь! Милое солнце — мой Ваня! Радость моя! Мне грустно, как подумаю, что мои «злые» письма (они не были злые, если даже на такие и похожи) тебя замутят! Ваня, мы до того созвучны, — это правда! Я чую твою тоску, а ты мою! Ох, Господи, помоги же не поддаваться ей, помоги мне беречь Ванечку! Но это «сумасшествие» мое от любви к тебе! Ванюша, каштан напротив — весь изумрудный, горит на солнце. Мне рисовать хочется… Но я так бессильна, бессильна из-за неумения. О здоровье не волнуйся. Я много лучше стала! Вчера мигрень была и то ходила.

Немножко розовею. Кончила лекарство, которое дал доктор (вытяжка из печени + vitaminen[163]) и со вчера беру твой селюкрин. Радостно принимаю, как твою волю.

Хочу, чтобы ты помог мне стать здоровой!

Сегодня был страшный сон. Тоскливо было, — боялась не заболела ли опять, безумно боялась… посмотреть. Ребячески. Но… ничего. Когда утром не бывает крови, то я смелее: обычно всегда это утром начинается, всякий раз… Видела во сне, что я в большой белой комнате, — будто палата больничная, какой-то народ. Я знаю, что я тут первое лицо, ну вроде как было в лаборатории раньше, и по какому-то случаю должны меня чествовать (юбилей или я ухожу), и вот я знаю, что должно молиться и соображаю, что «секретарь» прочтет молитву. А кто — «секретарь» — не знаю. И вдруг какой-то тип обращается ко мне и говорит: «нет, Вы прочтете „Отче“». И я становлюсь впереди и думаю: «Отче, — иже еси на небеси». И тут же читаю особо ударя на «н_а_ш», «Отче н_а_ш». Читаю с невероятным подъемом. В душе же горит: прочту так, как ученики Христовы должны были впервые, за Ним, читать. Каждое прошение четко, будто огнем выжжено в сердце. Я все горела, вся была не здесь! — Кончила словами священника: «Яко Твое есть Царство…» И кончив, обернулась, к людям. И тот же тип, что заставлял меня молиться, — подает мне сверток, трубочкой, разворачивает и вынимает оттуда цветы… георгины, лютики… осенние цветы. Довольно помятые. И читает «адрес». Но я не слышу. Мне чего-то щемит сердце, и я проснулась. М. б. заболею? М. б. молиться больше надо! А перед тем снилась чужая квартира и одна комната с обоями в иконах. Сплошь иконы отпечатаны на обоях. И венчики горят-горят. И будто я знаю, что это образ «Хрисанфа и Дарий», а вглядишься — и не видно!.. Ну, это уж твои «Пути Небесные»! Ванечка, ты в них? Родной мой, — дай Бог тебе труд легкий!

Ванюша, не хвали меня! Я гадкая и бездарная. Не думай, что я из «ломания» это говорю. Чтобы ты не думал, я даже одну свою