было 7 мес., то ее муж ей изменять стал, а когда она была на операции почки, то бросил ее, уйдя к… прямо дряни! Она рассказала, плача, что умоляла его на коленях не оставлять ее и мальчика. Но он ушел. 3 года она это скрывала. Но потом просила развода, любя его все еще. И теперь она живет с его другом, шармантным, внимательным, до безумия в нее влюбленным, обручена, но… любит первого. Красавица. Полна женственности и… в чудесной «рамке» всегда, масса вкуса. Теперь, первый умоляет ее принять его снова, она рвется на части и сердцем хочет только первого, но боится муки новой, его неверности, и жалеет второго. Безумно жаль ее. Ничем не похожа на голландку. И это сказочное создание, «уверенное, что долго не наживет», зовет старость, «чтобы проскочить скорее через все муки молодости».

[На полях: ] 6.IV.42 вечер

Ваня, прости меня за отчаяние мое в письме сегодняшнем, другом. Прости. Но это оттого, что я измучилась, что любви твоей хочу верить! Я ревную, я мучаюсь.

Письмо почему-то оказалось неотправленным. Досылаю.

Крепко целую. Оля

129

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

Ты сегодня в Сен-Женевьев…279 Как хотела бы тебя утешить! И не могу!

6. IV.42

Милый Ванечек!

Исписала тебе много листов, но не пошлю — это отчаяние мое, расстроило бы тебя. Я вся издергалась. Пишу коротко, чтобы только сказать тебе, что ты пришел ко мне на Пасху и что я тебя поцеловала, обняла сердцем. Ты пришел в колокольчиках белых, чудных гиацинтах! Их во всей Голландии не найти почти что было в этом году (!). Это чудо, что нашлись. Мне подала сестра их ночью (в 10 ч.), а в 12 я зажгла твою свечу и встретила Пасху, как умела. Вся комната благоухает гиацинтами, пасхально! Сережа знает, что я на Пасху ничего другого не признаю, кроме этих цветов, и они с мамой постарались. Но С. мне еще сказал вчера, что для меня еще другой цветок от тебя будет дома, постоянный, растеньице. Он знает, что я все жалела, что «отцветет и… кончено, и не за чем ухаживать, вспоминать», и вот решил еще меня порадовать. Я ужасно ему за эту идею благодарна, но сержусь на тебя за такие траты! Не смей такие шутки делать! Сережа прислал массу гиацинтов и очень красиво устроенных и… еще этот другой цветок! Спасибо, Ванечек, но мне всегда так это приятно неприятно. Зачем?!

У меня ужасное настроение. Лучше, если я не много буду сегодня писать. А то тебя еще расстрою. Коротко скажу: меня убило твое «и я буду разбит как всегда». Я вижу, что я тебе ничуть не могу облегчить тяжесть утраты. Мне очень это горько и больно. И мое состояние… Почку мою исследовали как нельзя лучше: снимали 15 раз, в разных видах. Катетер то поднимали, то протаскивали вниз, впрыскивая каждый раз «Kontrastmittel». «Чистили» всю неделю до этого, в тот день не давали ни есть, ни пить и опять чистили. Никакой «ткани», кроме моей собственной кожи, не было, тем более пуговиц. Около cystoskop’a возился консилиум. Оба раза, что меня исследовали cystoskop’oм, было кровоизлияние, и они могли видеть самый «источник» крови. И видели. Вся другая «сфера» была ими изолирована (для осторожности в смысле инфекции), — там ничего ненормального не происходило. Все же исследовано! Я не могу ни на секунду быть покойной за мое здоровье. За неделю моего лежания мышкой, тихо-тихо, было 2 кровотечения и еще одно под вопросом. Сил у меня нет и, несмотря на хорошее, исключительное питание, я ни на йоту не поправляюсь. Ходить одна я не могу (падаю), сидеть могу не дольше 1/2 часа. И это после недели вставанья! Чувствую себя (душевно) премерзко. Никакой бодрости, никакого желания! Вся жизнь проходит, будто помимо меня!

Мне, будто, нечего ждать. И не утешай меня! Бесполезно метать бисер перед свиньями! И не поверить мне твоим словам «здорова, сильна, счастлива», — если я знаю, слишком хорошо знаю, что я и не сильна, и не здорова, и не счастлива. Будь ты здоров, Ваня, и скажи мне, что с тобой было! Не мучай хоть ты-то!

Как я люблю, когда ты меня зовешь «Олюша».

Это очень ласково. Целую. Оля

[На полях: ] Завтра, если не будет крови, еду домой.

Ах, не говори обо мне ни с кем — все обо мне так скучно. Серову неинтересно, а Ирина на смех поднимет.

P. S. Опять и опять подтвержение все того же; — сейчас твое заказное на маму и… «ты ей (Арине Родионовне) о-чень понравилась, как и моя покойная Оля». Всегда, во всем, я _к_а_к_ _с_р_а_в_н_е_н_и_е. Только. Ты сличаешь меня. Я это _т_а_к_ чувствую. Я не ревную, но я знаю, что ты не меня любишь и страдаю…

Ты любишь свою любовь к отшедшей. Я только… объект. Я это знаю. Знаю!

Посылаю твои гиацинты и еще другие цветы.

130

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

9. IV.42[159]

Милый мой Ванюша!

Как рада я за тебя, что ты причастился и так светло причастился. Дивно это — это сошедший на тебя мир!

И как хорошо, что цветы мои пришли именно к этому дню! Поздравляю тебя, милый причастник! Будь здоров! Напиши обязательно, что с тобой было, когда ты «отозвался» на мое? Напиши же! Ах, Ванёк, я написала тебе 2 письма, вчера и сегодня, и не пошлю. Уж очень грустны они, полны моего отчаяния от слабости, нездоровья.

Я приехала 7-го IV домой, но как?!..

Я живо чувствую и «Утро Тоника», и твою радость при выходе из американского госпиталя. Но сама я ничего такого не испытала. Я не буду много писать, а то опять не решусь послать. Скажу только, что я еще за всю жизнь не чувствовала себя такой больной, как теперь.

Я не ропщу, но я только молю Бога, чтобы хоть теперь то, вскоре бы не пришло снова кровотечение, т. к. мне теперь тратить силы просто _н_е_ _и_з_ _ч_е_г_о! Доктор меня предупреждал, чтобы я была к крови готова, т. к. витаминная нехватка — «лишь гипотеза», сказал он. И ты поймешь мой вечный страх?! И когда меня измытарили, всю еще истекающую кровью (26-го особенно!), то я уж даже не знала: да стоит ли бояться операции?

Теперь я лежу дома, вставать продолжительно я не могу: все кружится, летит, шумит в ушах, будто они полны водой.

Ты понимаешь, что это не слабость после болезни, та блаженная слабость, обещающая здоровье, но