Наконец Томасино не выдержал напряжения: он с ругательством сдал карты и отодвинулся от стола, обеспечив тем самым Кадвану как минимум второе место в поединке.

У Берма оставался еще один противник – Паскуале Энцино, самый загадочный и скрытный из всех игроков. Он был спокойнее всех и, подобно Кадвану, удостаивал противников лишь парой фраз. Синьор Энцино походил на безумного гения или, самое малое, – на профессора университета, но ни в коем случае на азартного игрока. Берм сразу понял, что бой будет неравным.

Теперь начинался поединок, – но когда за покерным столом остаются двое, игра затягивается. Иногда даже на пару часов, ибо при малом количестве игроков все чаще попадаются «мусорные» руки, которые невозможно разыграть, а значит, следует скинуть.

Но ожидание завершилось, когда Кадвану выпали король червей и такая же семерка, а противнику его – два туза, бубновый и крестовый. Сейчас Кадван не блефовал. Вместе с Энцино они честно поднимали ставки до тех пор, пока на флопе[84] не оказались три общие карты: четверка червей, крестовый король и семерка бубен. Тогда Берм пропустил ход, а Энцино снова повысил ставку. Еще две карты, и все решится.

Тяжелый взгляд, промедление, напряженность.

Нервный кашель синьора Маджино.

Энцино, уже неспокойный, повысил опять. Кадван поднял тяжелый, гипнотический взгляд от происходящего на столе и… поставил все: ведь у него уже была комбинация «две пары». Два короля и две семерки, и пока что парень побеждал, хоть и не знал об этом.

Оставалось только открыть последние общие карты.

Оба противника, взволнованные, вскочили со своих мест.

– Мне нужна двойка червей! – громко и на этот раз блефуя, воскликнул Берм: ему более не хватало терпения, чтобы молчать. Он «заказал» эту несчастную двойку, чтобы та, никак не влияя на карты соперника, отняла у него один аут[85].

Но Паскуале Энцино ждал туза – отчаянно и затаенно.

Четвертой общей картой стала двойка пик. Карта эта не значила ничего, и противник Кадвана, обхватив голову руками, сделал шаг назад и громко выдохнул через вытянутые губы. Это был апофеоз риска. Выпадет ли наконец туз, что станет третьим в комбинации Энцино и принесет ему победу?

Хозяин «Френессии» мастерским движением перевернул пятую карту.

Пиковая дама!

Кадван изменился в лице. Дрожащими руками он показал, чуть не выронив, три свои карты – и все присутствующие, охая, повскакивали с мест. Парень выиграл с комбинацией «две пары».

Да, в тот вечер Кадван выиграл – обливаясь по том, кляня свой слепой глаз и скрывая дрожь в руках. Он вырвал победу по воле несчастливой масти пик, по воле двух королей. Кто-то из денежных мешков недовольно кряхтел, кто-то давился сигарой, хозяин «Френессии» бездумно хлопал глазами, а Паскуале Энцино, не говоря ни слова, тут же покинул комнату.

Но как бы ни презирал все это надутое общество Кадван, его недавние соперники с блеском сыграли отведенную им роль: они пустили слухи. Именно стараниями этих игроков новость о покерной победе Безмолвного уже через пару дней дошла до самого Короля Желаний.

Возмущенный Дезире Дуакрон тут же бросил удачливому юнцу вызов, записав свою претензию на тисненной золотом бумаге:

Конверт, запечатанный сургучной печатью, передали Кадвану из игорного дома «Френессия» уже через тридцать шесть часов после памятной игры с цесситскими виртуозами; и Джасин, первой выхватив послание у парня из рук и зачитав вслух строки, радостно и прилюдно поцеловала Чьерцема.

Роспись Дезире Дуакрона, красовавшаяся в нижнем углу письма, была крупной и витиеватой: такую ставит только властная рука. Эта же рука, видимо, вложила конверт пропуск в игорный клуб «Ла Карта Фиерра»: большую карту с золоченой рубашкой.

Выудив ее и развернув к себе лицом, Кадван обнаружил, что это была десятка бубен.

– Король назвал меня десяткой, – кисло объявил он. – У самого-то какая масть?

– Все та же, – без промедления ответил ему Хитрец. – Король бубен. Самая младшая масть в колоде.

Пятнадцатого февраля 890 года, через три дня после получения записки от Короля Желаний, мы все расплатились за комнаты и отдали свой скудный багаж Кадвану. С ним парень – по наставлению Хитреца – должен был отправиться в соседнюю провинцию Моденто-Тальяри.

Несмотря на свой недавний триумф, Кадван был угрюм и нахохлен: редкому человеку понравится, когда от него избавляются, как от истертой игрушки! Но Берму так или иначе необходимо было исчезнуть из Города Души: мы боялись, что в вечер нашего с Хитрецом (да и Чьерцемом) отсутствия его настигнут посрамленные игроки, как тогда, в Одельтере. По этой же причине парень, отправляясь в путь, закутал нижнюю половину лица в теплый шарф, хоть и чувствовал себя при этом немногим лучше, как если бы надел шутовской колпак с ро гами.

С грудой чемоданов наперевес Кадван походил на бедного студента из тех, кто за скромную плату подрабатывают носильщиками. В то время школяры в городах изощрялись кто во что горазд: кто-то устраивался официантом, кто-то истопником, фонарщиком, резчиком льда… Юноши почестнее заступали на «белую» работу, а жаждущие легкой наживы промышляли выкапыванием свежих трупов для нужд медицинского университета – разумеется, на далеких от закона основаниях.

Не попади Кадван на фронт, он, как знать, тоже затерялся бы теперь среди рабочей толпы.

– Когда прибудешь в Моденто-Тальяри, – распорядился Фойерен, протягивая парню серый конверт без надписей, – отправляйся вот с этим посланием к синьору Ануаро Скапельзе.

– И как скоро мне нанести ему визит? – Кадван покорно положил письмо во внутреннее отделение дорожной сумки.

– Все, что я требую, должно быть сделано еще вчера, – едко отозвался месье Алентанс. – Синьор Ануаро Скапельзе, не забудь! Ну, пошел!..

Кадван обиженно закатил глаза, накинул на голову шапку, схватил удобнее багаж, переступил, не прощаясь, порог – и был таков. Он ушел поздно вечером, когда Город Души, подернутый искусственным освещением, был настолько красив, что казался декорацией; Кадван ушел, когда темнота уже застлала город, чтобы неприметным сесть на ночной поезд.

К половине десятого в Каполь-кон-Пассьонэ наконец начался снегопад, и крошечные снежинки, опускаясь на землю, поблескивали в свете фонарей. Все мы любили вечернее время, и вся (кроме меня) компания наслаждалась сегодня зимней тишиной, временными спокойствием и безмятежностью. Проводив Берма, Чьерцем, Джасин и Фойерен, оставшиеся совсем налегке, перебрались в арендованные на одну ночь комнаты. Васбегард, не привыкший обходиться без прислуги, ворчал; но теперь мы все опасались слежки, а потому сменили местоположение.