Варроу, неотрывно следящий за набирающим высоту дирижаблем, закрывает глаза.

…И тут же взгляд его упирается в широкую приборную панель, а затем – в смуглые руки, еще пять минут назад чужие, а ныне – его собственные. Варроу аккуратно поворачивает голову и видит по левый бок от себя первого пилота, сосредоточенного на штурвале, а за спиной, чуть поодаль – единственного их пассажира. Его кровного, непримиримого врага в блестящем цилиндре и невероятной дороговизны плаще.

Льенар опасливо шевелит чужими смуглыми пальцами и, убедившись, что все они слушаются, отступает на шаг назад от приборной панели. Ведь он здесь вовсе не для того, чтобы следить за углом тангажа.

– Турзо, что ты творишь? – гул двигателя приглушает крик первого пилота. – Вернись на место! Быстро!

Но Варроу не слушает: Ядовитое наречие, сетшенай-тайхаш, ему чуждо. В голове его звенят собственные мысли: «Как ты мог, сволочь, как ты мог! Разрушить все, разрушить меня и ее…» Наслаждаясь мгновением, Зверь подступает к жертве все ближе, кожа новых начищенных сапог скрипит при малейшем движении. Он силен и физически, и морально, он могуч и не хром более, и он одержим неуемным желанием мести. Зверь в нем слышит участившееся сердцебиение противника. Противник изменнически слаб.

– Бесх, ты меня слышишь?.. У нас проблемы со вторым пилотом! Проблемы со вторым пилотом! Шшшшессс! – кричит человек у штурвала и несколько раз отчаянно нажимает на кнопку включения рации. Но та отказывается работать: не то сильные помехи глушат сигнал, не то в устройстве вдруг обнаружилась критическая неисправность.

– Что происходит? Это заговор? – непонимающе вскрикивает богач, пятясь, будто это может его спасти.

– Не спасешься, – шипит сквозь зубы Зверь.

Локоть Льенара Варроу со всей силы толкает в грудь пилота, пытающегося заслонить пассажира своим телом, и тот, звучно выдыхая, падает рядом с приборной панелью. Еще шаг – и сжатая в кулак правая рука с филигранной точностью устремляется в челюсть аристократа. Никогда прежде в руках Льенара не было такой силы! Теперь пальцы Зверя смыкаются на шее одельтерца, и с каждым мгновением силы жертвы угасают все быстрее. Забывшись, Варроу получает ощутимый удар по затылку – то пилот, поднявшись, вступается за жизнь богача.

Завязывается драка – недолгая, неравная, и вскоре оба противника падают без сознания, и Варроу несколько раз с силой ударяет подошвой в горло каждого из них. Сломанные кадыки входят в хрустнувшие позвонки.

Зверь настиг свою жертву. Зверь доволен.

Но в тот же момент что-то неладное происходит и с летательным аппаратом: Варроу явственно чувствует запах дыма. Пламенем занимается ткань матерчатой оболочки, горит состояние убитого аристократа, шум двигателя заглушает крики испуганной толпы. Падение неизбежно, и у барона в распоряжении не больше минуты… Человек, чьим сознанием завладел сейчас Льенар, может достать парашют и спуститься на нем, сохранив себе жизнь. Но он этого не сделает.

Ибо выхода у Варроу нет.

Оставшийся в живых пилот открывает дверцу и шагает в пустоту на высоте восьми туазов от земли. В полете он закрывает глаза.

…В толпе становится дурно невысокому мужчине с зелеными глазами и кудрявыми черными волосами: он принимается страшно кашлять и хрипеть, ему не хватает воздуха. «Какое чувствительное сердце! – гремит над ухом Варроу низкий голос. – Что поделать, несчастный случай! Пойдемте отсюда, месье, вам не стоит так переживать, приступ – дело не шуточное». Рука человека, все это время стоявшего рядом, подхватывает барона за локоть. Небольшое нескладное тельце его уверенно прокладывает дорогу сквозь нервного потока людей, спешивших поскорее покинуть место катастрофы. Льенару наконец хватает сил поднять голову – и он тут же видит полоумного Юса, что приходил к нему в издательство… или вспоминает?

Прошлое, будущее, собственное тело и чужое – все запуталось и перемешалось, растеряло связи; а в голове барона навязчиво и хаотично плясала единственная фраза: «Человека… убил… я? Убил… человека… я… убил… человека…»

Рассудок, деталь за деталью складывавший картинку, отчаянно сопротивлялся. Из памяти Варроу исчезли целые пласты времени. Часы, дни, недели – он не знал, сколько их отсутствовало прежде в мнеме[79]. Но страшнее всего были поступки, что он совершал в забытьи.

Страшнее всего был грех, в который он окунулся с головой.

Он был Зверем и он был магом: по случайности в нем соединились два редчайших гена, породив нечто невероятно опасное – то, что никогда не должно было родиться.

* * *

Во всех игорных клубах Города Души Кадвана Берма представляли как протеже синьора Чьерцема Васбегарда, и некоторое время ушло на то, чтобы ввести парня в нужные круги. Поначалу юнца там просто не воспринимали всерьез, но с каждым новым выигрышем Кадвана насмешливость цесситских буржуа ослабевала.

Мы опасались, что парень может в любой момент выдать себя незнанием эсналуро, но Чьерцем нашел великолепное решение: пусть Кадван станет Безмолвным. Так, не произнося за всю игру и слова, Берм одерживал одну победу за другой, пока прозвище его не заиграло на устах именитых цесситских игроков. И вскоре, как того и желал Хитрец, некоторые из них пожелали испытать мастерство молодого покерного мастака.

Вечер 12 февраля 890 года начался в одной из комнат игорного дома «Френессия»[80], где собрались игроки высшего, как выражался Кадван, класса. Чтобы угодить важным гостям, сам хозяин «Френессии» вызвался быть сегодня крупье.

В заведение сегодня было не пробраться, но наше волнение оказалось настолько велико, что Васбегард, сжалившись, предоставил возможность мне и Хитрецу видеть происходящее во «Френессии» так, как видел его своими глазами Кадван.

– О Сетш! – воскликнула я, впервые разглядев воссозданную магией картинку. Чтобы понять, в каком кошмаре жил юный мальчик, хватило и доли секунды. – Неужели он…

– Слеп на один глаз? – продолжил за меня Фойерен. – Ловко же у него получалось скрывать сию деталь, верно?

К сожалению, это было правдой. За первый же большой выигрыш в Одельтере Кадван Берм был избит до полусмерти. Деньги достались ему, можно сказать, честным образом: случайность и удача сыграли свое дело. Никто не мог отобрать у него куш, выигранный при свидетелях, поэтому обиженные игроки, изловив Берма на выходе, приказали бить счастливчика голове. Ловкий удар – и левый глаз Кадвана навсегда перестал видеть. Вкупе со всеми свалившимися на него бедами это почти на год выбило Берма из жизни.

Теперь мне прояснились многие мотивы Фойерена. Сразу после того, как Алентанс нанял парня на работу, они попали в переделку в «Лю Солидитэ», потому что неуловимый Хитрец позволил тогда себя поймать – и там были вынуждены отбиваться. Они оба были биты как собаки, но Берм неожиданно для себя начал драться, будто разъяренный бык. Он не желал потерять еще один глаз. И когда Кадван уложил на лопатки третьего оппонента, он впервые после долгого времени почувствовал, что не бесполезен.