– Лучше не вспоминай сейчас о пережитом, хорошо?

– Кстати, о Фоме. Я так хочу встретиться с ним. Он ведь уже знает о моем приезде. Так что мне пора с ним перемолвиться словечком.

– Только прошу тебя, Пьер, не очень терзай его упреками, он и так сильно наказан Господом нашим. Обещаешь?

– Конечно, моя пташка! Мне теперь это нетрудно сделать. Но поговорить с ним очень хочется. Сегодня и пойду к нему.

– Не слишком ли много для тебя в один день? Может, завтра, а?

– Чего откладывать? Между прочим, и мне не так уж приятно будет вести этот разговор. Уж слишком неприглядная история приключилась.

Ранний ужин закончился, и Пьер, поднявшись из-за стола, сказал:

– Отличный ужин, Ивонна. Я у тебя скоро обрасту таким слоем жира, что и двигаться станет трудно. Надо прекратить такое чревоугодие, милая моя.

– Надо же тебе поправиться и восстановиться, ты так много перенес за эти годы, Пьер. Успеешь и похудеть, но ты еще и не пожирнел, миленький. А потом, я здесь хозяйка, и мне должны все подчиняться и слушаться, особенно супруг, – заметила Ивонна и звонко рассмеялась.

– Хорошо, хорошо, моя прелесть. Я согласен, тем более что не вечно буду здесь жить. Скоро мне надо будет отправляться в Марсель. Дела все же нельзя забрасывать. Это ведь основа нашей жизни.

– Опять разлука, Пьер! Мне так этого не хочется.

– Ивонна, а кто нам мешает отправиться вместе? Я так и задумывал. Мне невмоготу будет жить вдали от тебя. Еще недельку передохну, и мы отправимся в город, моя дорогая.

– Что ж, ты прав, Пьер. Поедем вместе. Но тогда наши дети будут без родителей, а мы без детей. Опять плохо.

– Мы и их можем взять или приезжать раза три в месяц навещать их.

– Я бы не хотела везти детей в город. Здесь им будет лучше да и привычней. Город слишком шумен, и люди там не только хорошие.

– Как скажешь, Ивонна. Я на все согласен. Однако мне пора.

– Куда это ты собрался?

– Пойду к Фоме. Надо же мне с ним встретиться и поговорить. Не чужие ведь.

– Но ты помнишь мои просьбы, Пьер? – серьезно спросила Ивонна.

– Конечно, мое солнышко. Я все помню, мне до старческого беспамятства еще далеко, так что не беспокойся.

Пьер вышел во двор. Стоял ранний вечер. Прохлада уже опускалась на землю, и свежесть воздуха мешалась с дневным теплом. Белая луна медленно взбиралась по небосводу. Лучи заходящего солнца золотили далекие горы, тонувшие под сиреневыми покрывалами.

Постояв немного, Пьер вздохнул и пошел к пристройке в глубине двора. Под раскидистым дубом он как бы в нерешительности еще немного постоял, потом направился к домику и толкнул дверь. Прямо перед ним стояло простое кресло, покрытое бараньим мехом, на котором сидел Фома.

Пьер остановился, вперив в друга свои серые глаза. Бывший друг поразил его своим видом. Перед ним сидел совсем не тот Фома, каким он знал его прежде. Этот поседевший и осунувшийся человек лишь едва заметно походил на прежнего Фому. Седые волосы были зачесаны назад и спадали ровно подстриженными прядями на плечи. У него было худое лицо и большие пристальные глаза фанатика, какие иногда встречаются среди верующих. Брови раскосматились, а бородатым лицом он походил на древнего мученика-пустынника, давшего обет одиночества и молчания.

– Что, не узнаешь меня, Петька? – сказал Фома на русском. И этот говор как-то странно подействовал на Пьера. Воспоминания нахлынули мгновенно. На какой-то миг он перестал видеть окружающее, а перед глазами всплывали картины далекого детства, проведенного на берегах Волхова.

– Признаться, Фома, я не ожидал видеть тебя таким, – ответил Пьер тоже на русском, уже с немалым трудом подбирая слова.

– Эге, да ты уже и родной язык стал забывать. И по-французски говоришь с акцентом, и русский забыл. Плохи твои дела, Петр.

– Это почему же? Не вижу ничего плохого. Все идет по воле Божьей.

– И все же я рад, что ты выбрался из рабства, хоть я немало сделал для твоего исчезновения. Злобствуешь?

– Вначале да, так и было, но теперь не замечаю в себе этого чувства, Фома. Ты за все получил сполна. И Ивонна мне все рассказала.

– Ивонна святая, Петр. Тебе так повезло с ней, как многим и не снилось.

– На все воля Божья, Фома. Так, значит, нам уготовано свыше.

– Тоже верно. Ладно, садись. Ты пришел поговорить со мной. Я ждал этого и готов. Я готов все вынести, пережить и считаю, что как бы ты меня ни поносил, я заслуживаю большего. Слишком много пакостей я наделал в твоей семье. Хоть я и раскаялся, но прощения Божьего не чувствую в душе своей. Стало быть, искупленье моих грехов не настало.

– Успокойся, Фома. Меня и Ивонна просила не досаждать тебе излишними обидами. Все пронеслось, поросло былью. Что об этом говорить, когда вся жизнь еще впереди, и ее надо прожить достойно.

– Узнаю тебя и завидую тебе, Петр. Ты бы никогда не опустился до моего позора. Ты правильный человек. И жаль, что я не понял этого раньше. Хотя я не совсем прав. Я понял, но не принял этого. А теперь мучаюсь и не нахожу должного душевного утешения.

– Не казни себя, Фома. Утешение придет к тебе. Ивонна не в обиде на тебя, хотя, я думаю, и не простила окончательно. Во всяком случае, видеть тебя она не хочет.

– Эх, Петр! Если бы ты знал! Мне кажется, что именно ее нежелание меня видеть и мешает мне заполучить должное утешение и душевный покой. Может, ты попытаешься уговорить ее посетить меня, а? Это мне надо для искупления страшного греха. Упроси, уговори ее, Богом заклинаю и прошу, Петр.

– Я попробую, Фома. Она женщина богобоязненная и все поймет. Она сможет переступить через неприязнь, страх и недоверие. Я в этом уверен. А ты жди и надейся.

– Я не благодарю тебя, Петр, но буду молиться за тебя и за твою семью. Вы единственное, что заставляет меня остаться и жить в этом бренном мире.

– Это ты зря затеял, Фома. Об этом грех говорить. Жизнь тебе Богом дана не для того, чтобы ты ее прерывал сам по своему хотению. Терпи и молись.

– Пусть всегда тебе сопутствует удача, Петр. Я сожалею обо всем, что натворил, но что можно теперь сделать?! Ведь что прошло, того уже не вернешь. Пусть Бог тебе помогает в делах твоих и не лишает счастья с Ивонной.

– Спасибо, Фома. Живи у нас, коли это тебе нравится.

– И тебе спасибо за то, что не держишь зла на меня, непутевого грешника.

– Мир тебе, Фома. До свидания.

С тяжелым чувством Пьер вышел на воздух, вздохнул полной грудью, ощущая, как живительные соки побежали по жилам. Он как бы вышел из задымленного трюма корабля на ветер и свежий воздух.

«Вот что получилось из моего друга детства, – подумалось Пьеру с сожалением. – А мог бы быть мне компаньоном и другом до конца дней наших. Но вот только у меня к нему не осталось ничего дружеского, хотя и камень за пазухой у себя я тоже не замечаю».