Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я умру.
К утру я буду мёртв.
Я прижал руку к шее, ложась в постель. Укрылся, будто ничего не произошло. Будто бы всё в норме. Будто бы я принял лекарство на ночь.
Я пытался понять, участился ли пульс. Мне казалось, что да. Я прижал ладонь к запястью. Оно горело.
Я продолжал лежать. Мне было страшно. Луна просвечивала сквозь шторы. Мне было очень страшно. Я слушал собственное тяжёлое дыхание, свой скачущий пульс, чувствовал поднимающийся жар.
Всё тело горело. Сгорала и моя жизнь.
Я начал умолять.
«Пожалуйста, сердце. Остановись. Остановись наконец. Ты должно было остановиться уже давно. Прекрати. Хватит. Остановись, немедленно. Прошу».
Я продолжал молить неясно кого и неясно зачем. Может быть, самого себя.
«Перестань биться, хватит. Остановись, сердце. К утру ты перестанешь стучать, отсчитывать жизнь. Ты умрёшь. Я умру».
Это была самая длинная ночь в моей жизни.
Но теперь я помнил её смутно. Да и были ночки уже и длиннее.
Когда меня одолевали ужасы во тьме, к примеру.
Но сейчас я ворочался, пытаясь понять, когда наконец это прекратится. Мне было плохо. Я чувствовал, как жизнь уходит. И не знал, сколько времени прошло. Был слишком слаб, чтобы думать.
Потом все воспоминания расплылись. Меня тошнило, причём много раз. На одежду, на одеяла, постель. Я ничего не соображал. Валялся в конвульсиях. Не кричал. Никто не приходил. Все спали.
Снова тошнило. Снова захлёстывала боль. Поражение. Полное поражение.
Тело не хотело умирать. Оно выигрывало.
Я открыл окно. Было невозможно дышать. Воняло блевотиной. Что я не так сделал? Надо было запивать тёплым молоком? Недостаточно таблеток проглотил? Не те препараты?
Дрожащими руками и дрожащим телом я сорвал покрывала, одеяло, наволочку, лёг на голый, заблёванный матрас и обнял себя руками.
Было холодно. Снег залетал в комнату. Проснулся я от ворчания матери. Она закрывала окно. Я окоченел. Почти упал с кровати. Говорил, что, должно быть, что-то не то съел. Она разрешила, нахмурившись, не идти сегодня в школу.
Я ждал, дрожа, пока она поможет застелить постель. Мать убрала всё заблёванное бельё и отнесла в стирку.
Я укрылся с головой и запаниковал: где упаковки от таблеток?!
Вспомнил, что тогда почти бессознательно засунул улики в шкафчик. Я в тот миг уже понял, что всё же к утру не умру.
И я не хотел, чтобы мать поняла, что со мной случилось на самом деле. Чтобы кто-либо понял.
Боялся. Стеснялся. Стыдился. Кто знает?
Я уснул и когда снова проснулся – осознал.
«Я жив, – промелькнуло тогда в голове. – Чёрт побери. Я жив».
И рад этому я не был.
Я болезненно поморщился и потёр глаза одной рукой. Понял, что отключился от мира, задремал, возможно, на полчаса. За шторой мелькнула рыжая голова.
Я, отгоняя воспоминания, снова вытер капающую из носа кровь. Эндрю махнул рукой.
– Извини, ты не запер дверь, – его голос прозвучал безжизненно и вяло. – Аарон был в медпункте, пока там лечили Олеана. Вырубил всех. По слухам. Насколько я понял, это как-то связано с силами Аарона. Потому как я видел врача, и никаких заметных ран на нём не было…
Он устало замолчал. К концу его речи слова начали наезжать друг на друга, сливаясь в кашу.
Я попытался сесть ровнее, но болела шея. Тогда я жестом пригласил Эндрю располагаться на кровати.
Он кивнул. Вид Дрю, которому было не до вежливости, а вернее, было лень даже произнести благодарность вслух, причинял боль.
Я подумал о том, что и его демоны сейчас начали бунтовать.
Олеандр ла Бэйл действовал так на всех. Пробуждал демонов.
К собственному удивлению, я улыбнулся:
– Идиот этот Олеан, да?
Эндрю изумлённо приподнял брови. Но потом поник. Голос его был слаб и тих, словно эта версия Эндрю Куина поблекла и потёрлась, как потёрлась и его душа.
– Идиоты, Коул, – он вздохнул, – не бывают правы.
* * *
Врач запретил Олеану возвращаться в камеру. Оттуда было неудобно следить за пациентом, да и холод никому не идёт на пользу. Доктор также добавил, что недавно заметил симптомы простуды у Джонатана и требует перевести его в какое-нибудь более цивилизованное место либо провести вниз отопление.
Кажется, он был единственным адекватным взрослым человеком в лицее без скрытого безумия и собственных мотивов. Козырных тузов в рукаве. Или джокеров.
Я подумал снова.
Стоило повидать Дэмиана. Вместе с Эндрю. Он ещё не ходил, слишком нервничал, боялся смотреть на брата взаперти.
Я же боялся снова разглядеть в этой темнице собственное отражение.
Но Олеандр был в медицинском кабинете. Мои страхи не были оправданны. И потому я сказал Эндрю накинуть свитер потеплее и отправиться в это подземелье.
На страже теперь стояли не Эрнест с Крозье, а Туманная и один из лицейских охранников.
Суровая женщина смерила нас подозрительным взглядом, наполненным неприязнью, но пропустила на пять минут. На этот раз я без опаски всматривался в другие камеры.
Гоголя уже не было, как и Олеана. Джонатан же – бедный, спятивший парень – всё ещё находился на своём месте, а в комнатке напротив него располагался Дэмиан. Рядом с ним, кажется, была камера Августа.
Эндрю всё время смотрел только себе под ноги, что выглядело нелепо, учитывая его рост. Но когда он понял, что впереди ждёт брат, то бросился к двери, будто бы Дэмиана там держали в заложниках враги.
Постойте-ка…
Он погладил прутья решётки на маленьком окошке и шёпотом позвал брата. Куин-младший встал поближе и смерил Эндрю неприветливым взглядом.
– Я же просил, Дэмиан. Я ведь умолял тебя. Ты невыносим. Абсолютно, окончательно невыносим.
Эндрю опустил голову, не в силах смотреть на изуродованное лицо брата.
Дэмиан молчал. Наконец он поднял руку и сжал кулак на одном из прутьев решетки чуть выше руки Дрю.
– Мы почти ничего не значим. Теперь… мы смерти послушно не ждём.
Я предпочёл отойти подальше и дать им время побыть одним, насколько это было возможно. Я чувствовал себя лишним.
Август безразлично следил за моими передвижениями.