Я прятал эти надписи от Эндрю, но он и не смотрел. Он начал писать стихи на полях собственных рисунков, и однажды, утром или вечером, я нашёл изображение ворона, написанное кровью.

Я спрятал его к себе.

А после, когда нам в очередной раз принесли еду и воду, взял вошедшего за запястье и прошептал:

– Я согласен.

Когда Олеан протянул мне чёрную мантию, я почувствовал неизменность жизни: она течёт и будет течь вне зависимости от того, как я её проживу. Я принял мантию с довольно небрежно вышитым золотисто-серебряными нитками на спине контуром ворона и надел её, откидывая волосы назад. Они закрывали мои глаза и щекотали шею – стричься в плену не было возможности.

Ла Бэйл же теперь казался более высоким и более выдающимся. Он был заметнее, чем тот призрак его самого, что блуждал по коридорам лицея, смеясь над всеми живыми и проклиная мёртвых.

Он улыбнулся мне.

– Так всё, что тебе нужно взамен, – это возможность воплотить в жизнь твоё солнечное сердце?

Солнечное сердце. Сердце для солнца. Механизм нового света для дарования жизни. Сердце жизни.

– Это всё.

Он хмыкнул. Веймин, стоящий позади, взмахнул рукой, и капюшон порывом ветра укрыл мою голову.

Кажется, это была аналогия обряда посвящения.

– Что ж, Коэлло Хэллебор. Впервые за долгое время ты меня не разочаровываешь.

Он отошёл назад, оглядывая своё новое творение.

– Мнения о тебе своего я не изменил.

Олеандр усмехнулся.

– Иногда обидчикам надо отвечать тем же. Совсем не обязательно быть праведным до конца дней своих… До конца дней, – ухмылка сползла с его лица, но торжество в чёрных глазах жило и расцветало.

Я не удержался. И залез в его мысли.

Триумф.

Обломки мыслей. Обломки чувств. Потерянность. Боль, обида, злость.

Я прижат к стене. Взрослый парень смеётся надо мной, дергая за косичку. Он говорит какие-то мерзкие слова. Пытается поинтересоваться, кто же я. Его девушка велит ему перестать, и парень слушается, с усмешкой оглядываясь напоследок.

Обломки.

Я сижу в ванной и рыдаю, не волнуясь о промокшей насквозь одежде. Лицо и руки пылают пламенем, жидким пламенем, что течёт по жилам любого человека. Всё щиплет, и физическая боль не в силах перекричать боль, которая давит изнутри. Кто-то за дверью беззаботно смеётся.

Обломки.

Я тяжело дышу, выпрыгивая через окно первого этажа. Я бегу в лес. У меня болят лопатки и спина, у меня горит ссадина на щеке. Это друзья. Друзья. Друзей не бьют в ответ. Не бьют. Я пытаюсь найти в кармане сломанный телефон, зная, что они не пощадили и ноутбук. Я хочу уехать отсюда. Ведь сегодня мой день рождения. Я ненавижу этот день. Я проклинаю его. Я слышу, как хрустят под ногами ветки. Так хрустит и разрушенная душа.

Обломки.

Я стою на месте, глядя на Олеандра, на чьём лице читается облегчение и веселье.

Я молчу. Я не могу пошевелиться. Я всё ещё чувствую груз этой надломленной души, души ребёнка и души обычного человека, очередного человека, который просто жил.

Он подходит ближе и хватает меня за ворот кофты. Он трясёт.

– Досматривай.

Я закрываю глаза.

Но вижу только тьму.

– Не могу.

Он отпускает, будто бы задыхаясь и сам. Меня тошнит. Я наклоняюсь, зажимая ладонью рот. Мне дурно. Меня трясёт.

– Теперь я не боюсь. Они боятся, – он уже говорил похожую фразу тогда, в лицее. Я рад, что волосы мешают видеть. Я хочу побыть в тени. В темноте.

Олеан отворачивается.

– Миру, к сожалению, ещё не конец. Как не конец и нам.

И я задыхаюсь, падая наземь.

Мой дневник лежит в моих руках. Я перелистываю его, пытаясь понять, каким был раньше. Я плохо помню того себя. Я помню только себя теперешнего.

Я нахожусь в другой комнате. Она больше прежней камеры, но не намного светлее, зато менее сырая. Мой сосед аккуратно стрижёт волосы, смотря в большой осколок от зеркала.

Я поднимаю глаза и снова опускаю. Беру ручку. Открываю дневник.

«Он победил», – размышляю и, поймав взгляд Олеана в отражении, ухмыляюсь ему в ответ. Последним, что я пишу: «Раунд за тобой, Олеандр ла Бэйл».

Я смеюсь над самим собой.