Я думал о том, почему Олеан так изменил своё мнение о нашем мире. Я помнил, как он саркастически пожимал плечами и воротил нос от моих планов по спасению людей. Он был тихим и мрачным, исподтишка убивал других учеников, молча играл со мной в игру «кто кого». И вот постепенно, медленно, размеренно он превратился в Олеана, которого я знаю теперь. Действительно ли изменила его собственная сила или же…

Это был я?

Я помог спасти его. Он ведь знал всё это время о своей болезни. Понимал, что проиграл этот уровень. Как те шутки про апокалипсис, когда радуются, что умерли раньше остальных. Олеан как раз был персонажем этой шутки: все стали бессмертными, а ему не повезло, и он стал умирающим бессмертным. Единственным в своём роде. Но всё же – неудачливым.

И вот теперь он был как все мы – непобедим, не свергнут смертью, жив. Однако проводить свои собрания он решил до того, как ему сделалось совсем плохо. В какой же момент он обрёл эту веру в самого себя, надежду на будущее, на собственное спасение?

Я не знал. Я смотрел на половину солнца, поднявшуюся из-за горизонта моря, и нервно теребил в пальцах одну из сигарет моего соседа.

Как же горько.

Почему они смогли победить тех Сов – подготовленных взрослых? Скорее всего, они были не такими уж специалистами, насколько я понял, да и людей у Олеана больше. А сюда, недооценив директора, послали всего двоих бойцов, которых застали врасплох.

Неплохо, но откуда это мог знать ла Бэйл? Он оценил обстановку, опираясь на прошлый раз, когда никто из нас даже слова Совам против не сказал?

Я снова затянулся, почувствовал особо сильную горечь в горле и сплюнул.

Всё же это отвратительно.

Я сделал последний вдох и выбросил сигарету.

Казалось, что сейчас вовсе не восход, а закат. Мир казался красным, сломленным и перевернувшимся.

Может, на меня всё ещё влияют искажения реальности от Аляски?

Вряд ли. Мир сам себя искажал.

Лёд местами подтаял, что было весьма странно, но вполне объяснимо – климат часто давал сбои в связи с изменениями природы в целом.

Вдалеке, вглядываясь в пылающий огнём горизонт, я увидел мирно плывущее судно. Вряд ли оно направлялось сюда, так как заворачивать в сторону острова явно не намеревалось, устремившись прямо в сторону половинчатого солнца.

Я вдохнул морской воздух, стараясь прогнать мерзкий дым сигарет прочь из лёгких. Я не знал, зачем курил – может быть, отдавал дань своему недругу, сидящему ныне в тюрьме. Лицейской тюрьме, это им повезло. А ведь могли сослать и в менее приятное место.

Ветер сильнее натянул паруса корабля, плывущего навстречу новому дню, и растрепал мои волосы. С безразличием я смотрел сквозь неровную чёлку, спадающую на глаза, на этот мир. Как Олеан это называл? Новый свет?

Определенно, медленный, но верный апокалипсис вовсе не должен был становиться концом. Он был началом новой эпохи.

Мне хотелось в это верить. Ибо мне стало невероятно жаль тех достижений, которых человечество умудрилось добиться. Да и вряд ли даже с идеей обновления мира люди стали бы лучше. В мире существует добро, но неизменно тенью за ним следует зло; они могут переплетаться, и зло зачастую берёт верх. Только вот непонятно, что считать злом, а что – добром. Мир сейчас был настолько ярким в своей мрачности, что все грани размывались. Если они вообще когда-либо существовали.

Ветер снова взвыл, трепля мои волосы и охлаждая лицо свежестью моря. Мои тёмные вихры не мешали мне созерцать мир, увенчанный погибающей звездой, словно нимбом смертельно больного ангела. И несмотря на усталость, несмотря на то, что мой организм требовал сна, мой разум не мог успокоиться.

Он пылал. Подобно загорающемуся дню. Одному из тех дней, которые ознаменуют собой начало этого самого пресловутого нового света.

Я закрыл глаза, впитывая пейзаж остальными чувствами.

* * *

Я спускался в подвальную часть лицея. Обшарпанный пол бывшего за́мка здесь казался будто бы более сырым: складывалось впечатление, что вода просочилась сквозь стены. Даже запах был чуть более затхлый, но одновременно и более морской. Запах солёной пучины.

Несмотря на старый стиль строения, двери были поставлены вполне себе новые и крепкие. Специально оборудованные для таких, как Олеан, Гоголь, Дэмиан и так далее. Для преступников.

Впрочем, называть их так было неправильно. Скорее они любили нарушать закон. Одно и то же? Вероятно, не совсем. Но учитывая ситуацию, в которую попали мы все, трудно оценивать здраво, где ты перешагиваешь границы закона, а где нет.

Двое учителей – Крозье и Юниган: один был сильнее всех физически, а второй – в аномальной магии, стояли на страже юных дарований. Капитан смерил меня суровым взглядом, а физик лишь снисходительно улыбнулся, и пускай в этой ухмылке можно было уловить отблеск чего-то потустороннего, я не уделил этому факту особого внимания. Всё это не имело значения.

Я не смотрел по сторонам, идя мимо запертых дверей, – только прямо перед собой. Я знал, в какой камере сидит Олеан. Я почувствовал вкус крови на губах, но не перестал считывать информацию из исходящих повсюду волн и даже отблесков эмоций.

«Зачем, зачем, зачем ты это сделал?» – молитвенной исповедью доносилось со стороны Джонатана Эрланда.

Перед глазами встала стена огня, охватившего лицей пару-тройку недель назад. Я отогнал ненужные воспоминания, всё ещё не глядя по сторонам. Однако краем глаза заметил, что сквозь одну из решёток на меня с усмешкой воззрился Преображенский. Я пожалел о том, что не смог придерживаться правила не заглядывать в чужие камеры.

Вот от Джонни огнём и не пахло – только в его собственных мыслях, в его собственном безумии. От Гоголя же несло жаром – не теплом, а именно жаром. Тем жаром, которым окутало бы тебя в аду.

Нам так пусто, мрачно и уныло. Нам так мало, тихо и невнятно. Мы после счастья помним, что наступит расплата. В два раза превышающая объём счастья.

Бывает и так, что счастья нет вообще.

Я остановился. Повернулся к камере. Смерил взглядом маленькое окошко в двери.

Олеандр уткнулся лицом в решётки, оставляя от них следы на щеках. Синяки под его глазами казались нескончаемым кошмаром, явившимся прямиком из снов.

– Прилетела божественная птица…[21] Как тебе представление, Коэлло?

– Рысью конь прибежал. Я впечатлён. Я огорчён. Хочется плюнуть тебе в лицо.

– Это называется поцелуем, дружок.

– Забавно. Ты забавный.

Я смотрел на него, пряча руки в карманах куртки. Тут было прохладно. Олеан расплёл свою косичку, и теперь я отчетливее видел чёрные пряди, проступающие в его светлых волосах. Будто бы он поседел в обратную сторону.