Как известно, беда редко приходит одна, и в ту пору Герингу пришлось испытать новое разочарование. На сей раз из-за Ирака. Хотя там все начиналось хорошо: мы помним, что Рашид Али возглавил военный переворот и выступил против британцев, которые оказались окруженными на авиабазе в городе Хаббания западнее Багдада. Немцы, к которым Рашид Али обратился за помощью, договорились с правительством Виши об использовании аэродромов Сирии, подмандатной Франции, и люфтваффе приступило к доставке в Ирак военного снаряжения. Но после этого все пошло не так, как хотелось нацистам: 2200 осажденных в Хаббании британских солдат не только не сдались, но и организовали контратаку и обратили иракцев в бегство, преследуя их до самого Багдада. Первые приземлившиеся 13 мая в Моссуле немецкие и итальянские самолеты сразу же попали под обстрел самолетов Королевских ВВС, прилетевших из Басры, где высадились крупные соединения британских войск. Сын генерала фон Бломберга, которому было поручено координировать взаимодействие эскадрилий стран Оси с иракскими войсками, приземлился в Багдаде с пулей в голове[392], а его преемник, генерал авиации Фельми, ничего не смог сделать из-за отсутствия подкреплений. И поэтому 30 мая, когда британцы были уже у ворот Багдада, Рашид Али бежал вместе со своими немецкими и итальянскими советниками. Иракское восстание захлебнулось, позиции Виши в Сирии серьезно пошатнулись, а германский рейх упустил уникальную возможность изгнать британцев из этого региона. Правда, большая часть немецкой авиации, базировавшейся в районе Средиземноморья, в тот момент участвовала в операции по захвату Крита, остальные самолеты были задействованы в Киренаике, а Гитлер абсолютно не интересовался Средним Востоком. «Невозможно быть во всех местах одновременно, – сказал он своему адъютанту Герхарду Энгелю. – Сам по себе Восток не представил бы проблемы, если бы не существовал другой план, отменить который нельзя». Этим «другим» был конечно же план операции «Барбаросса», занимавший теперь мысли фюрера в ущерб всему остальному[393]. Уже 1 мая он назначил начало операции на 22 июня, учтя время, необходимое для возвращения танковых частей, достигших юга Греции. Окончательно план нападения был утвержден в середине мая: в течение первых семидесяти двух часов люфтваффе предписывалось уничтожить на земле советскую авиацию, а сухопутным войскам вменялось в обязанность разбить главные силы Красной армии в западных районах Советского Союза, после чего три группы армий должны были перейти в наступление. Первая, решил Гитлер, начнет продвижение на север в направлении Ленинграда, вторая двинется на юг в направлении Ростова, а третья – на Москву через Минск и Смоленск. Он продолжал считать важными первые две цели: занятием Ленинграда Гитлер надеялся устранить политико-моральный центр советской мощи, а захват юга предоставлял доступ к запасам зерна и нефти. Столица же СССР могла подождать. В записках генерал-полковника Гальдера к докладу Гитлера от 17 марта 1941 года даже отмечено, что Гитлер сказал: «Захват Москвы не имеет никакого значения!» Главной целью он считал захват советской территории вплоть до рубежа Астрахань – Архангельск: так рейх оказался бы вне зоны досягаемости авиации противника, а люфтваффе смогло бы наносить бомбовые удары по промышленным районам Урала.

Карта 12

Действия люфтваффе в Средиземноморье, весна 1941 г.

Как и всегда, Гитлер явно недооценивал противника: советские войска, объяснял он своим военачальникам, превосходят вермахт численностью – 155 дивизий против 121 немецкой, – но при этом значительно уступают в боеспособности. А русские танки и самолеты не идут ни в какое сравнение с немецкими…[394]Следовательно, кампания продлится не более трех-четырех месяцев. Фюрер настолько уверился в этом, что упомянул о возможности проведения осенью 1941 года «широкомасштабной наступательной операции в Северной Африке». А также заявил о «наступлении через Турцию и Сирию»[395]. Он был так в этом уверен, что отругал главнокомандующего сухопутными силами фон Браухича, который предложил подготовить теплую одежду для войск, которые будут воевать в России. Зачем это нужно? Ведь очевидно, что кампания завершится до наступления зимы…

На первый взгляд ничто не говорило о том, что Геринг придерживался иного мнения. Перед большинством своих подчиненных он излучал уверенность и в точности повторял слова фюрера о слабости советских войск. Второго мая в парижском штабе люфтваффе он говорил о будущей авиационной войне против Англии, но по окончании совещания отвел Мёльдерса и Галланда в сторону и сказал им: «Все, что я сейчас сказал, – неправда!» После чего посвятил их в тайну, а затем с воодушевлением произнес: «На Востоке люфтваффе снова покроют себя славой. Конечно, авиация русских сильнее численно, но их летчики и их техника намного хуже наших. Если сбить командира эскадрильи, то остальные неграмотные пилоты не смогут даже найти путь назад. Их можно будет подстреливать, как голубей в лесном тире. […] За два месяца, максимум за три, русский колосс будет повержен».

Что бы Геринг ни говорил, нет уверенности в том, что он сам в это верил. Дело в том, что поведение его продолжало оставаться умеренно шизофреническим: это отметил генерал Йозеф Каммхубер, командир базировавшейся в Голландии 1-й дивизии ночных истребителей. Когда его вызвали в замок Фельденштейн спустя несколько дней после совещания в Париже, Каммхубер с удивлением констатировал, что рейхсмаршал сильно изменился за прошедшие дни. «Его лицо налилось кровью, – вспоминал генерал, – вокруг глаз образовались синие круги, он выглядел усталым». Геринг еще и тяжело дышал, но к концу ужина почувствовал себя лучше, провел Каммхубера в свой кабинет, где на стене висела огромная карта Европы. «Взглянув на нее с хмурым видом, – рассказывал генерал, – он сказал: “Каммхубер, я вызвал вас сюда, чтобы по секрету сказать, что мое выступление в Париже было всего-навсего блефом. Война против Англии отходит на второй план”. Так он выразился. Потом резким движением пухлой ладони указал на восток Европы со словами: “Фюрер считает, что пришло время напасть на Россию. Для этого уже приняты все необходимые меры. При подготовке к наступлению туда будут переброшены необходимые силы. Тут-то вы и понадобитесь. Я хочу, чтобы вы немедленно начали выводить из Голландии достаточное число ночных истребителей, чтобы удовлетворить наши потребности на русском фронте и чтобы защитить восток Германии от любых ответных ударов со стороны русских. Сколько самолетов вы можете выделить для защиты Восточной Германии от русских?”». Удивленный Каммхубер машинально ответил: «Но, господин рейхсмаршал, ночных истребителей в Голландии и без того недостаточно, чтобы мы могли выполнять свои задачи. Королевские ВВС нападают все чаще, и у нас не хватает самолетов, чтобы им противостоять. Нам самим нужны еще самолеты. Мы никак не можем отправить машины на русский фронт». Тут Геринг повернулся и сказал с досадой: «Я не хотел войны с Россией, я единственный был против. Это ошибочное решение – с экономической, политической и военной точек зрения. Но эта война нужна Риббентропу, она нужна Геббельсу, и они убедили фюрера в том, что она нужна и ему[396]. Я на части разрывался, пытаясь их от этого отговорить, но они ничего не пожелали слушать. Теперь я умываю руки в этом деле – во всем, что касается этой войны! Сделайте что сможете. Отдайте половину ваших ночных истребителей. Меня все это больше не волнует! Я иду спать!» И Геринг ушел, оставив озадаченного Каммхубера в одиночестве.