но его сбили с ног раньше, чем рука успела подняться. Удар вколотил рыцаря в каменный пол. Пещера оглушительно зазвенела — или это только у воина в голове? — и померкла. Потом в шею воткнулось тонкое жало — резко, почти безболезненно, Ратибор даже не успел испугаться.

А потом уже не смог.

В животе справа страшно запекло, и вдруг отнялись ноги. Затем жар распространился по всему телу, волнами, перекрывающими одна другую; стало трудно дышать, словно на грудь положили тяжеленное бревно. Челюсти разомкнулись, но звук, который вырвался из глотки, больше походил на храп огра, чем на крик человека. Воин распахнул глаза и приподнялся; его тело словно утратило твёрдость: руки неестественно гнулись, пригибались к земле, будто не имея костей, туловище оплывало и вытекало из одежды и доспеха. Жар к тому времени стал уже нестерпимым, человек попытался дёрнуться — и вдруг понял, что на самом деле лежит на спине полностью парализованный.

Над ним склонялось нечто со светящимся синим оком. Из-за бьющего сверху света Ратибор мог разглядеть только глаз да силуэт — даже близко не человеческий, с бугристой головой, крепкой шеей и массивным туловищем. Глаз не моргал. Он пробежался по добыче и жадно впился в её лицо, словно надеясь прочесть по нему все мысли и чувства. Рыцарю почему-то показалось, что одноглазое нечто было вполне способно на это.

Во взгляде ока чувствовался голод.

Ратибор внутренне завопил, запертый в собственном теле, как в клетке. Жар уже пошёл на убыль, поэтому способность мыслить постепенно возвращалась. Но лучше бы она, наоборот, исчезла окончательно. Потому что вместе с жадным взглядом синего буркала, который проникал прямо в душу рыцаря, в стенки черепа билось настоящее, непреодолимое безумие — оно синим пламенем объяло весь мир, все времена, и пожирало, пожирало, и никак не могло насытиться, а Сущее корчилось в муках и рвало само себя на части…

А потом синий огонь погас, и сознание вернулось к Ратибору. Помешательство пошло на убыль. По потолку пещеры пробежало и скрылось в дыре существо с гладким, как у угря, телом и уродливой башкой. Страх с паникой отступили, и от облегчения даже захотелось плакать, но рыцарь не мог. Он по-прежнему лежал обездвиженный.

Каждая минута в таком положении казалась часом. Воин не просто не мог пошевелиться — он вообще не чувствовал своего тела, будто того и не было. Всё, что ему осталось — это дыхание да заторможенные движения глаз и век. А ещё мысли: «я здесь умру», «куда оно ушло?», «как же трудно дышать», «я наверняка помру здесь, сгнию, как все эти…» — и другие в том же духе. Они кружили точно вороньё, ожидающее, когда человек издохнет, чтобы выклевать ему глаза. Отчаянно хотелось разорвать себя изнутри, чтобы выбраться на свободу и сбежать от них, от Злыдни, от всей этой истории, а потом и рыцарства заодно — никогда Ратибор не думал, что погибнет вот так, беспомощный и запуганный до смерти, оставленный на поругание червям и трупоедам. Воин думал, его жизнь отнимет клинок, когти или клыки, в славном бою, а вместо этого познал на себе участь легендарного Фаррита, которого разъярённый бог превратил в камень.

Скупой свет пробивался сквозь лаз в потолке, и рыцарь с затухающей надеждой следил, как луч меркнет. Воин знал: там, снаружи, наступил вечер. Солнце плавно закатывалось за горизонт, раскрашивая небо и облака в яркие цвета, ветерок трепал кроны деревьев, в которых допевали сегодняшние песни пернатые летуны — какая благодать! А Ратибор умирал здесь. В темноте вечной. Забытый всеми, точно булыжник, брошенный на дно колодца. Он только надеялся, что забудется и умрёт во сне. Раньше, чем погаснет последний свет. До того, как явится синее око с яркой, будто раскалённой сердцевиной и выжжет душу рыцаря синим пламенем безумия.

Вдруг пещера ожила — по ней прокатилось эхо шагов. Сначала тихое, потом всё громче и громче; воин силился посмотреть в сторону входа, но лежал к нему правым ухом, а голову повернуть не мог. Сначала Ратибор решил, что явилась оставшаяся часть стаи трупоедов, но потом понял — шагает человек. Не медленно, но и не торопясь, будто оставаясь настороже.

Крик о помощи так и не покинул грудь рыцаря.

Достигнув логова, человек остановился.

— Ну Яворова жопа… — расстроенно протянул Гвин. — Как же так-то?

Он обошёл рыцаря полукругом, а потом его опечаленное лицо появилось в поле зрения.

— О! — лицо повеселело. — Да ты живой!

И юноша нагнулся, будто собирался обнюхать рыцаря.

Рукав у Гвина был разодран, причём так лихо, будто вместе с рукой. На подбородке едва виднелась почти зажившая ссадина, хотя Ратибор готов был поклясться, что раньше её не было. Очевидно, горе-охотничка потрепали, но выглядел он бодрым и ни одним движением не выдавал травм.

— М-да, — заключил наконец Гвин. — Досталось тебе. Но ты не переживай, всё обойдётся. Выйдешь отсюда на своих двоих! Это Злыдня ведь тебя так, не гули же, в самом-то деле? Точно Злыдня. Она, видишь ли, питается человеческим естеством. Высасывает душу, если по-простому. А пролезла, значит, через ту дыру… М-да. Думал, там совсем узко, не пролезть. Или она змееподобная? Эх, жаль ты ответить не можешь! Паралич пройдёт ещё не скоро, судя по всему. Ну ты не бойся, теперь уж я тебя тут одного не оставлю. Просто надо было гулей остальных перебить, чтобы не мешались. Они, скотины недобрые, врассыпную кинулись, долго догонял… Кажется, всех так и не догнал. Ну и тролль с ними, всё равно сюда уже не сунутся. А этих ты здорово напластал! Уважаю. Злыдню, ты уж прости, тебе не по зубам одолеть. Это я сразу знал. Уж больно пахнет она… необычно. Я так обычно с людьми добрыми не поступаю, но живец из тебя получился преотличный. Раз она тебя сразу досуха не выпила, значит вернётся ещё. Доедать. Тут я её и накрою, душегрызку пучебрюхую…

Болтая таким образом, Гвин гулял вокруг Ратибора — прогулочным шагом, заложив руки за спину. Он, казалось, вообще не сознавал, где находится. Просто приятно проводил время, общаясь с неподвижным воином, которому от такой дикости хотелось выть. Рыцарь совсем перестал понимать, что происходит и кого ему опасаться — Злыдню, которая пожирает души, или Гвина, который ничуть её не боится? Кто знает, что этому полоумному может в голову взбрести?

«Охотник» повернулся на свет, и Ратибор заметил, что лицо у того совершенно целое. Да и предплечье, проглядывающее в прорехе рукава, было даже не оцарапано — а ведь на ткани явно