– Как он упал?! – требовательно и с волнением спросил Август.

– По тупому, вот как! Не отвлекай!

И тут, на пике эмоций, случилось странное, причем непосредственно для Нила и никого более. Но, чтобы это объяснить, обязательно стоит усвоить: он профессионал, из тех людей, кто вполне доверяет инстинктам в критических ситуациях, где нет и секунды на лишние раздумья. Как и отец, сын умело выдерживал любое напряжение и прессинг, оставаясь в реальности с умением принимать сложные и ответственные решения в своей области деятельности. Все это уточнение важно для понимания той шокирующей для него растерянности от вопроса, заданного Лилит:

– Что случилось?

Она перед ним, глаза ищут признаки активности. Но испытываемый шок исходил не от смысла вопроса: тут все было ясно и понятно, четче некуда. Суть в том, как этот самый вопрос соединил две временные точки, схлопнув события между ними так быстро, словно прошла секунда, а не полчаса. Нил дернул головой, увидел перед собой озадаченную его состоянием Лилит, позади нее уже сидел на койке Холд, живой и невредимый, с накинутой курткой поверх тела, также не оставивший без внимания нашего запутавшегося доктора. А в руках у доктора был планшет, который он крепко сжимал обеими руками, будто бы пытался пальцами продавить пластичный экран. Вокруг более никого не было, а створки в медблок были закрыты.

Почему же этот вопрос был так важен? А все просто: сначала Нил услышал его в момент, как снял шлем и увидел бессознательное лицо отца. Тогда в нем проснулся защитный механизм, детали которого сотканы из давно спрятанной любви к папе за небеспричинной ненавистью и презрением. Как это часто бывает, в момент все рассеялось, оставив лишь яркие фундаментальные чувства к родителю. За свою карьеру с таким он не сталкивался: всегда были чужие люди, абстрагироваться от которых было проще простого, – а тут папа, и эту слабость перед примитивными инстинктами он еще в будущем припомнит себе, причем не в лучших тонах. Но, к счастью, как в старой поговорке, глаза боятся – руки делают.

Тогда Холд быстро пришел в себя, а значит, серьезных повреждений головы нет, да и никаких травм толком не присутствовало: все же снег и костюм сыграли отличную партию. Но, думаю, вас, как на самом деле и Нила, волнует вопрос: почему метафоричное пробуждение случилось именно сейчас, после вопроса Лилит, ранее который она задала лишь полчаса назад?

Довольно странно получилось: оба раза этот вопрос Нил услышал в невероятно эмоциональный и страшный момент, связанный с отцом. Первый уже известен – бессознательное лицо родителя, вот‑вот, возможно, и погибшего бы на его руках. А вот второе… Нил не понимает, как так получилось, даже не может уловить точный момент принятия на веру того, что придется – именно придется – сказать отцу. Это открытие, пока еще умалчиваемое, для Нила оказалось невероятно важным, отчего и будто бы приоритетнее, нежели причина первой временной точки, так комплексно подчеркнутой вопросом Лилит.

Итак, вопрос был задан. Нил посмотрел на Лилит, потом на Холда.

– Оставь нас наедине, пожалуйста, – тихим и немного растерянным голосом попросил он жену. Чуть поразмыслив, она повиновалась, переглянувшись с неприступным Холдом. Створки вновь закрылись, отец и сын остались вдвоем.

– Я сильно переживал за тебя, – с каким‑то непривычным волнением сказал Нил, находясь все так же у стола, в полутора метрах от койки Холда.

– Не стоило, – вырвалось в ответ будто бы заученно, в ожидании более значимой информации.

– Может, и не стоило, – уже увереннее и явно смирившись, начал Нил, – но придется еще попереживать, хочешь ты этого или нет.

Холд ожидал. Нил еще больше развернул обратно свое изначальное отношение.

– Ты… когда у врача обследовался последний раз? Дай угадаю – давно. А чувствуешь себя как? Хотя, наверное, ты и не скажешь мне правду. Но у меня тут твои анализы крови, слюны, как и…

– Говори давай, не тяни!

Очередной бросок Холда – и снова в цель. Вот же упрямый старик, думал про себя Нил, даже отчасти радуясь этому отношению.

– Ты болен. Смертельно. У тебя болезнь Крейтцфельдта‑Якоба. Поражена кора головного мозга. Ожидается потеря координации, зрения, слуха, речи и…

– Хватит!

Для него это было так, словно он выпил самый едкий и мерзкий яд, но не убивающий мгновенно, нет, а превращающий его в ужасное умирающее создание. Он смотрел в глаза сына и не знал ничего, кроме вышеупомянутой раздирающей изнутри извращенной боли.

– На самом деле нам повезло, – продолжил Нил чуть более заботливо, – возможно, еще есть шанс. Но у меня недостаточно оборудования.

На этих словах Холд показательно и громко слез с койки, приземлившись ногами на пол. Сделал глубокий вздох, забегал глазами по сторонам, а после недолгой паузы в тишине посмотрел на Нила странным взглядом примирения с примесью благодарности. Даже такой несгибаемый человек все же оказался не всесильным. Нил впервые видел отца в таком… человеческом состоянии. Сложно кому‑то говорить о наличии смертельной болезни, а слышать такое – еще сложнее. Хотя тут допускается спор, но сейчас не об этом. Мир вокруг все же не замер на месте, а продолжал жить. Лилит постучалась в дверь, отчего Нил даже вздрогнул. После ее ухода тяжесть момента была почти осязаема, эмоциональный груз так и заполонил все вокруг, но в мгновение она же это и разрушила.

– Связь с «Шарлоттой» есть. Ты просил сразу же сообщить, – сказала Лилит нейтрально с другой стороны двери.

– Сейчас иду, – моментально ответил Холд, ухватившись за открывшуюся возможность отложить страшное известие. Посмотрев на Нила вроде бы и благодарными глазами, какими обычно хотят передать то, к чему не могут подобрать слова, он загасил в себе непреднамеренный порыв слабости, просто уйдя. Нил остался один все на том же месте. Откинув планшет Холда, он сложил руки на груди и зажался, с трудом переваривая случившееся, выстраивая всю цепь причин и следствий, чтобы перестать чувствовать неизвестно откуда взявшуюся, совершенно ему непонятную, но небеспричинную вину.

Одной из самых отличительных и ярких черт детей, в отличие от взрослых, является впечатлительность. Видеть любопытство ребенка перед новым и еще неизвестным предметом быта: едой, местом или же, например, животным, как и многим другим в нашей жизни, – это сродни чуду. Познание элементов жизни всегда было двигателем прогресса, напрямую формирующим личность. Отсюда и возникает важный вопрос: а можем ли мы винить детей за то, какие обязательные функции производит их юный ум для сбора знаний в фундамент их взросления? Что если еще созревающее сознание перестанет слушать инстинктивную тягу к познанию и изучению мира? Но разве жизнь в неведении – это верный путь к полноценной сформировавшейся личности? Природа не просто так позаботилась об этом, уж поверьте: залог успеха формирования собственного «я» всецело лежит на понимании как минимум среды обитания, в чем свое истинное предназначение порой забывается родителями. В нашем случае родители Максима упустили эту обязанность, отдавшись куда более личным тяготам пребывания на «Фелисетте». Все это грустно, хотя многим и может показаться мелочью, поскольку целого дня не прошло, как они закрепились на месте, а дети были в относительной безопасности. Но тут и кроется – с печалью приходится признать – уж слишком распространенная ошибка многих родителей: от детей требуют быть взрослыми, игнорируя фактор окружения.