чем Фогт не имел права и не желал рассказывать. То, в чем лучше было не копаться. Оставить грязь под покровом снега.

– Теперь я хотел бы повидаться с комендантом, – произнес Гуго со вздохом.

– Разумное решение, – усмехнулся Фогт, оттаивая, и сделал знак шоферу, все еще сидевшему в «лоханке».

6

Поездка выдалась короткой.

За запотевшим стеклом промелькнули ровные ряды бараков под скатными крышами. Старые деревья тянули к небу голые заснеженные ветви. «Кюбельваген» остановился. Они вошли в какое-то здание, и Фогт проводил Гуго до кабинета. Тот постучал, прокручивая в голове все, что разузнал о коменданте в Берлине.

Артур Либехеншель занимал эту должность всего полтора месяца, сменив на посту Рудольфа Хёсса, переведенного в Главное административно-хозяйственное управление СС. В Берлине ходили всякие слухи о его переводе, в частности весьма непристойные, о связи с некой интернированной австриячкой, – пятно, которое необходимо было поскорее смыть.

Либехеншель, который занял освободившееся место, работал в концлагерях с момента вступления в отряд «Мертвая голова». Его характеризовали как мягкого, но весьма целеустремленного человека, что и позволило бывшему шарфюреру дослужиться до должности коменданта Аушвица.

Гуго открыл дверь. Артур Либехеншель сидел за столом красного дерева. Теплый свет настольной лампы обрисовывал удлиненное лицо, глаза навыкате, худощавую фигуру. Зачесанные назад волосы делали его похожим скорее на дельца, нежели на руководителя концентрационного лагеря.

– Хайль Гитлер! – отсалютовал Гуго.

– Хайль Гитлер! – эхом отозвался Либехеншель.

В кабинете оказалось тепло, Гуго расстегнул пальто. Под ногами растекалась лужица растаявшего снега.

– Прошу прощения, герр комендант.

– Ничего, не беспокойтесь. – Либехеншель ободряюще улыбнулся и жестом пригласил сесть.

Гуго легонько отряхнул шляпу и устроился поудобнее в кресле, подавляя досаду на несвежую одежду и влажность, от которой боль в суставах усиливалась.

– Гуго Фишер… – произнес комендант. – Лучший криминолог рейха. Слыхал, за границей готовы на все, лишь бы переманить вас к себе, даже Гарвардский университет предложил такие условия, какие мало кто отверг бы. Ваша преданность Германии делает вам честь.

– Вы мне льстите, герр Либехеншель.

– Отнюдь нет, это все есть в вашем деле. – Комендант похлопал ладонью по папке, извлеченной из-под груды бумаг, открыл ее и начал читать вслух: – «Окончил университет Фридриха Вильгельма по специальности „психология“, работал в Гейдельбергском университете, вернулся в Берлин, получил докторскую степень и опубликовал руководство по криминологии. Три года сотрудничает с управлением уголовной полиции рейха, печатает статьи в журнале „Криминалистика“, светоче для каждого уважающего себя криминалиста. Год назад без отрыва от службы поступил на медицинский факультет». Артур Небе отзывается о вас как об ученом с блестящим умом и отличными перспективами. Удивительная квалификация для столь молодого человека. Сколько первитина вы приняли, чтобы добраться сюда?

Либехеншель проговорил все это единым духом, хохотнув на последнем предложении, где намекнул на метамфетамин, прием которого помог Гуго добиться всего, чего он достиг потом и кровью всего за несколько лет.

Гуго невозмутимо смотрел в лицо коменданту. Зачем Либехеншель попросил Небе прислать лучшего криминолога? Почему руководитель Аушвица хотел, чтобы смерть доктора Брауна расследовал сторонний детектив?

– Гадаете, почему вас вызвали, да? – опередил комендант его вопрос.

– Не стану отрицать, герр Либехеншель, – с облегчением ответил Гуго.

Добродушно улыбнувшись, комендант встал и подошел к небольшой рождественской елке. Рядом на стене висел план Аушвица: Штаммлаг Аушвиц I, Аушвиц-Биркенау, какие-то подлагеря, а также Моновиц-Буна – уже не просто концлагерь, а настоящий индустриальный колосс, где заключенные работали круглосуточно.

– Поведайте немного сами о себе. – Комендант налил две чашки кофе, предложил одну Гуго. – Вы вступили в партию всего три года назад, отчего так?

Либехеншель зачем-то тянул кота за хвост. Гуго пожал плечами, собираясь с мыслями.

Он вступил в партию ради преференций и возможности сотрудничать с РСХА. Подростком он симпатизировал Гитлеру. В те времена человек, позже превратившийся в фюрера, был обычным солдатом и ездил по стране, выступая перед простыми людьми, безработными, униженными Великой войной. Когда французы, карая Германию, оккупировали Рур, Гуго было тринадцать. Он почувствовал, как в жилах вскипела кровь. Отец тогда смирил его гнев, указав на недопустимые моменты в риторике новой партии, на акты насилия, при помощи которых она прокладывает себе путь. Но с приходом Гитлера к власти вступление в партию стало единственным способом нормально жить – в том числе и для отца Гуго. Для самого же Гуго это был пропуск к сотрудничеству с уголовной полицией, окончательно подмятой центральным управлением СС.

Он посмотрел на коменданта, прикидывая, о чем лучше умолчать, но Либехеншель сам вывел его из затруднения:

– Что же, лучше поздно, чем никогда. Семья?

– Пока не женат. – Гуго отхлебнул кофе, чувствуя себя чуть увереннее.

Кофе был хорош. Его аромат заставлял забыть и о снеге, и о сырой одежде, перебил даже вонь горелого мяса.

– Иначе, герр Либехеншель, я не успел бы достичь всего, о чем вы прочитали в моем деле. А почему вы спрашиваете?

– Потому что сейчас Германии как никогда требуются дети. Дети людей с блестящим умом вроде вашего и чистой арийской кровью, без генетических изъянов… – Комендант покосился на его трость.

– Я переболел полиомиелитом, – соврал Гуго, предвосхищая вопрос, не генетический ли сбой испортил идеальный арийский механизм. – По сравнению с другими легко отделался. Многие вынуждены жить в герметичных камерах «железного легкого» или передвигаться на инвалидных колясках.

– Если не ошибаюсь, Рузвельт пострадал от той же болезни, – как бы между прочим заметил Либехеншель.

– Да, говорят.

– После окончания войны фюрер установит полигамию, – продолжил комендант. – Арийские мужчины смогут оплодотворять сразу нескольких женщин, а чем больше детей получит Германия, тем лучше. Война унесла множество жизней…

– Мне и с одной-то женщиной не сладить, – пошутил Гуго. – Куда уж там с несколькими?.. Благодарю покорно!

– Фюрер приказывает, мы подчиняемся. Наш долг – дать Германии детей. – Комендант уставился на Гуго отяжелевшим бычьим взглядом, не поддержав шутки.

После чего как-то поскучнел и посмотрел в окно, занавешенное зелеными шторами.

Там по-прежнему падал снег. Он был таким густым, что полностью скрывал лагерь. Гуго догадывался, о чем думает комендант. Солдаты на фронте мрут как мухи от холода и вражеского огня. Сколько еще погибнет? Хорошо хоть бомбардировки стихли, а то англичане вконец распоясались. Безусловно, скоро вопрос репопуляции встанет ребром, выйдя за рамки салонных разговоров. Вот какие мысли занимают нашего Либехеншеля.

– И все же зачем я вам понадобился? – напомнил Гуго.

Комендант пригубил кофе.

– Не позволю, чтобы немца расстреляли за преступление, которого, вероятно, он не совершал, когда настоящий преступник разгуливает на свободе.

– О ком вы говорите? – Гуго поставил чашку на стол.

– О Берте Хоффмане, – ответил комендант, четко выговаривая каждую