один. – Фогт вздохнул, и гримаса печали превратила его глаза в две лужицы расплавленного свинца. – Дети умеют замечательно справляться с ситуациями, которые пугают взрослых. Между нами говоря, детей Аушвица видом трупа не проймешь.

Они обменялись долгим взглядом. Казалось, офицер собирался сказать о лагере что-то еще, но передумал. Гуго чувствовал себя как на иголках. Он вновь осмотрелся, стараясь уловить царившую здесь атмосферу, и продолжил расспросы:

– Ребенок был пациентом доктора Брауна?

– Нет, Йозефа Менгеле.

– В блоке проживают только дети?

– Детей совсем немного, их привез доктор Менгеле из Биркенау. Палаты первого этажа заняты сотней с лишним женщин-заключенных, подопечных гинеколога доктора Клауберга. Как видите, берлинские болтуны все несколько преувеличивают. Масса врачей жертвует здесь своей карьерой, заботясь о заключенных и их детях.

Несмотря на заверения оберштурмфюрера, Гуго не мог заставить себя не озираться. В окружающей обстановке было нечто глубоко неприятное, отчего по спине бегали мурашки и вставали дыбом волоски на коже. В воздухе что-то витало, словно повсюду разлилась невидимая патока, замедляющая движения. Блок больше походил на морг, чем на больницу.

– Если ваш Браун просто подавился, зачем Либехеншель потребовал моего приезда? – рассудительно заметил Гуго.

– Пожелал убедиться, что он действительно подавился. – Фогт зашагал дальше вверх по лестнице. – После смерти доктора по лагерю поползли шепотки, нарушающие психологическое равновесие обитателей, и комендант хочет поскорее положить им конец.

– Какие именно шепотки?

Фогт остановился на последней ступеньке и принялся задумчиво массировать пальцы правой руки.

– У санитара Берта Хоффмана случился нервный срыв. Говоря о кончине доктора, он заявил, будто того утащили призраки. Чушь, конечно, притом чушь совершенно неуместная.

– И подобная фраза, брошенная человеком в состоянии истерики, вызвала у людей панику? – Брови Гуго скептически поползли вверх, и он постарался вернуть их на место, чтобы не выглядеть невоспитанным.

– Слухи о привидениях в десятом блоке бродят давно, – ответил Фогт. – Отсюда один шаг до массового помешательства. Вот почему сюда вызвали вас. Необходимо убедительно доказать, что в смерти Брауна виноват кусочек яблока, попавший не в то горло, а не таинственные призраки.

Гуго стоял на три ступеньки ниже Фогта, опершись на трость. Он поверить не мог, что комендант побеспокоил его по такому поводу. Позволил проникнуть в лагерь, место, скрытое завесой полной секретности, и все ради того, чтобы пресечь шепотки о призраках? У него уже руки чесались от нетерпения.

– Я бы хотел побеседовать с комендантом, – твердо сказал он. – Да, и с тем санитаром тоже.

– Боюсь, последнее невозможно, – отрезал Фогт. – Физическое состояние Хоффмана не позволяет ему разговаривать, он помещен в лагерную тюрьму.

– За то, что напугал пациентов?

– Нет. – Взгляд офицера сделался ледяным, однако голос оставался спокойным. – После возмутительного заявления Хоффмана медсестра Бетси Энгель начала приглядывать за ним и услышала, как в беседе с другой медсестрой, Адель Краузе, тот утверждал, что доктор Браун получил по заслугам. Мы сочли необходимым обыскать комнату Хоффмана и обнаружили под матрасом изрядное количество зеленых треугольников, которыми санитар заменял красные.

– Треугольники? – непонимающе переспросил Гуго.

– Да, тряпичные треугольники. – Фогт пальцем начертил в области сердца воображаемый треугольник. – Их пришивают к робам. Зелеными обозначают обычных заключенных, красными – политических. Хоффман тайком раздавал политическим зеленые треугольники. Это подлое предательство.

– Ничего не понимаю… – извиняющимся тоном произнес Гуго.

Фогт тяжело вздохнул.

– Зеленые треугольники, – терпеливо объяснил он, – предназначаются для обычных немецких преступников. Воров, насильников, убийц, то есть граждан арийской расы. Они становятся капо и руководят работой остальных заключенных. Из них выходят отличные надзиратели, безжалостные и стойкие. Именно то, что требуется для поддержания порядка. Хоффман же раздавал зеленые треугольники коммунистам и прочей шушере с целью получить более покладистых надзирателей, а по сути – бесхребетных слюнтяев. Таких, которые будут квохтать над каждым евреем, чтобы им легче жилось.

– И что теперь ждет Хоффмана? – Гуго пристально посмотрел на Фогта.

– Его ждет суд. Скорее всего, его отправят на восточный фронт. Многие поверили, будто доктор Браун умер насильственной смертью, – якобы об этом свидетельствуют слова Хоффмана, вот в чем беда.

– Поподробнее, если можно.

– Пациенты считают, что доктора утащили на тот свет призраки, работники – что его прикончил сам санитар. Может быть, Браун раскрыл аферу с подменой треугольников…

– Ясно, – кивнул Гуго. – Однако если герр Либехеншель хочет, чтобы я выяснил правду, он должен позволить мне допросить Хоффмана.

– Об этом вы вскоре сможете побеседовать с комендантом лично. У меня приказ проводить вас в траурный зал для освидетельствования тела, затем в кабинет, где оно было найдено, – ответил Фогт с каменно-равнодушным лицом.

3

Импровизированный траурный зал устроили в одной из палат.

Потрескивали свечи. От них над свежими цветами в воздух тянулись тонкие струйки дыма. В помещении висел мрачный церковный дух. Гуго с Фогтом задержались в дверях, и их тут же окутало едкое зловоние смерти.

Сигизмунд Браун покоился на стальной каталке, которую покрыли тканью, дабы замаскировать, насколько возможно, неподобающее ложе. В изголовье висели красные флаги с черной свастикой в белом круге – дань уважения его преданности великому рейху, и другие, черные с рунами, – в память о верной службе в СС.

В блеклом свете Гуго разглядел знаки отличия на мундире, в который одели покойника. Гордо поблескивала начищенная пряжка ремня, на груди заботливо приколоты железные кресты, сбоку серебрился нарядным позументом кортик. Из-под фуражки виднелись седые волосы, поредевшие на висках. Лицо чисто выбритое, щеки по-мертвецки впалые, губы под аккуратными темными усами тонкие, бескровные. Даже на смертном одре Браун производил впечатление рослого, крепкого мужчины. Ему было лет пятьдесят. Наверняка при жизни его считали даже привлекательным.

Тихонько войдя, Гуго снял шляпу и остановился в углу, позади людей, пришедших проститься. Под заколоченным окном, у самого тела сидела высокая женщина в серой форме хельферин[3] СС. Казалось, она почти не дышала, словно статуя. Подчеркнуто прямые плечи придавали ей нечто генеральское, а крупные черты красивого лица наводили на мысль о валькириях. Единственным фривольным штрихом были светлые волосы, волнами ниспадавшие на белую шею: они возвращали ей толику женственности.

«Генеральша» почти не шевелилась, лишь комкала в ладонях форменные перчатки. Ее горе было очевидно и материально, оно расползалось по всей комнате. Другая служащая вспомогательного подразделения ладонью накрыла ее руки, чтобы та прекратила терзать перчатки. Только тогда она немного расслабилась, всхлипнула и вдруг сделалась хрупкой и беззащитной.

– Фрау Браун, – шепнул Фогт на ухо Гуго. – Брунгильда Браун. Служит в Биркенау.

– А вторая? – Гуго кивнул на ту, что помоложе.

Это была примечательная женщина. Красивая, но лицо изуродовано родимым пятном кофейного цвета от левого виска до