Да, его голова стала настоящим сейфом, ключа к которому несуществует. А мне досталось только просветленное, полное привязанностивыражение лица и тихий интеллигентный голос, способный уговорить хорошо вестисебя даже самого дьявола.

Добравшись в предрассветный час до укрытой зимним английскимснегом Обители, я направился прежде всего к окнам Дэвида и обнаружил, что в егокомнатах темно и пусто.

Я вспомнил нашу недавнюю встречу. Может быть, он опять уехалв Амстердам?

Последняя поездка была непредвиденной – это все, что я успелвыяснить по прибытии сюда в поисках Дэвида, прежде чем компания весьмаспособных экстрасенсов почувствовала мое нежелательное телепатическоеприсутствие – а это они умеют делать на удивление хорошо, – и поспешноопустила завесу.

Похоже, что какое-то дело чрезвычайной важности требуетприсутствия Дэвида в Голландии.

Голландская Обитель старше, чем та, что под Лондоном, и ключк ее подземельям имеет только Верховный глава. Дэвид тогда должен был отыскатьодин портрет кисти Рембрандта, одно из самых крупных сокровищ ордена, заказатькопию и отослать эту копию своему близкому другу Эрону Лайтнеру, которому онатребовалась в связи с важным паранормальным расследованием, проводимым вШтатах.

Я последовал за Дэвидом в Амстердам и тайно проследил заним, сказав себе, что не стану его беспокоить, как нередко делал это в прошлом.

Если не возражаете, я расскажу о том, что тогда произошло.

Поздним вечером я следовал за ним на безопасном расстоянии,маскируя свои мысли так же мастерски, как он всегда маскировал свои. Что запоразительная личность, думал я, в то время как он энергично шагал под вязамиЗингельграт, то и дело останавливаясь полюбоваться узкими старинными трех– ичетырехэтажными голландскими домами с высокими фронтонами, ярко освещенные окнакоторых оставались не закрытыми шторами – видимо, для удовольствия прохожих.

Я сразу же почувствовал в нем перемену. При нем, как ивсегда, была трость, хотя он по-прежнему явно в ней не нуждался и пообыкновению держал на плече. Однако он предавался мрачным размышлениям и, судяпо всему, испытывал неудовольствие или неудовлетворенность чем-то. Час за часомбродил он по улицам, словно забыв о времени.

Скоро мне стало ясно, что Дэвид охвачен воспоминаниями,периодически мне удавалось уловить явственные образы, относящиеся к егопроведенной в тропиках юности, и даже проблески зеленеющих джунглей, так непохожих на этот холодный северный город, где, без сомнения, никогда не бываеттепло. Тогда мне еще не снился тигр. Я не знал, что это значит.

Но все это были лишь дразнящие воображение обрывки. Дэвидслишком хорошо умел скрывать свои мысли.

Однако он все шел и шел, словно что-то влекло его вперед, ая не прекращал его преследовать, испытывая странное чувство спокойной радостиот одной только возможности видеть его на расстоянии нескольких кварталов.

Если бы не без конца снующие мимо него велосипеды, Дэвидаможно было бы принять за молодого человека. Но велосипеды пугали его. Ему былприсущ инстинктивный страх старого человека перед тем, что его могут задеть исбить с ног. Он с возмущением смотрел вслед молодым велосипедистам и вновьпогружался в размышления.

Он возвращался в Обитель почти на рассвете. И, конечно, спалбольшую часть следующего дня.

Когда я как-то вечером нагнал его уже в пути, мне сновапоказалось, что он идет куда глаза глядят. Такое впечатление, что он просто такбродил по многочисленным узким мощеным улочкам Амстердама. Судя по всему, емунравилось здесь не меньше, чем в Венеции, и не без причины: несмотря назаметные различия, эти города обладают сходным очарованием, и тот и другойкажутся тесными, и в том и в другом преобладают мрачные тона. В роскошнойкатолической Венеции царит обворожительный упадок, а Амстердам – городпротестантский и потому очень чистый и деловитый; такое сопоставление частовызывало у меня улыбку.

На следующую ночь он снова был один и, насвистывая, быстрымшагом проходил милю за милей. Вскоре мне стало ясно, что он избегает Обители.Точнее, это выглядело так, словно он избегает всего на свете, а когда один изего старых друзей, тоже англичанин и член ордена, неожиданно наткнулся на негов книжном магазине на Лейдсестраат, из разговора стало понятно, что Дэвид впоследнее время сам не свой.

Британцы становятся ужасно вежливыми, когда обсуждают ивыясняют подобные вещи. Однако из их потрясающе дипломатичной беседы я кое-чтовыяснил: Дэвид пренебрегает своими обязанностями Верховного главы; Дэвид непоявляется в Обители; как только Дэвид оказывается в Англии, он все чаще и чащенавещает дом своих предков в Котсуолде. В чем дело?

В ответ на все предположения Дэвид только пожимал плечами,словно разговор на эту тему не был ему интересен. Он сделал туманное замечаниеотносительно того, что Таламаска может целый век обходиться без Верховногоглавы – такая там хорошая дисциплина, крепкие традиции и преданные члены. Потомон отправился рыться в книгах и купил дешевое издание «Фауста» Гёте ванглийском переводе. В одиночестве он пошел поужинать в маленький индонезийскийресторан, положил перед собой «Фауста» и принялся листать страницу застраницей, одновременно поглощая свою обильно приправленную специями трапезу.

Пока он работал ножом и вилкой, я вернулся в магазин и купилэкземпляр той же самой книги. Ну и странное произведение!

Не могу сказать, что я его понял или что я понял, зачемДэвид его читал. Мысль о том, что причина может лежать на поверхности, привеламеня в смятение, и я сразу же ее отверг.

Тем не менее книга мне нравилась, особенно конец, где Фауст,естественно, отправляется на Небеса. Не думаю, что более старые легендызаканчивались так же. Фауст всегда отправлялся в ад. Я списал это на счетромантического оптимизма Гёте, а также того факта, что Гёте создавал финалсвоего творения уже в глубокой старости. Произведения стариков всегда оченьсильны и интересны, они заслуживают глубокого анализа, тем более что оченьмногих творческая энергия оставляет еще до наступления старости.

Дэвид исчез за дверью Таламаски почти перед рассветом, иоставшееся время я бродил по городу в одиночестве. Мне хотелось лучше узнать иизучить Амстердам, потому что Дэвид его знал, потому что этот город был частьюего жизни.

Я забрел в огромный Государственный музей, внимательноосмотрел картины Рембрандта, которого всегда любил. Словно вор, я прокрался вдом Рембрандта на Йоденбрестраат – в дневные часы он превращался в маленькийхрам, открытый для посещения. Я прогулялся по многочисленным узким переулкам,ощущая ауру старых времен. Амстердам – восхитительное место, куда стекаетсямолодежь со всех концов новой, единой Европы, город, который никогда не спит.