герцога Гвеннского, когда последний менее всего думал о смерти, так как король уверял его при жизни в своей привязанности, а после его кончины не переставал его оплакивать[32]; никто не подозревал, что удар был нанесен им самим несчастному герцогу, если бы не открыл этого шут короля; этот шут находился сначала при особе покойного герцога, а после его смерти Людовик XI взял его к себе, так как он был очень забавен. Однажды король отправился на богомолье в Клери[33] и там перед образом Божьей Матери, которую он называл своею Покровительницею, стал молить Ее о прощении совершенного им убийства брата, который был отравлен аббатом Сен-Жаном по его приказанию. Шут стоял недалеко от молившегося вслух короля и хорошо слышал произносимые им слова и запомнил их; однажды за обедом, в присутствии многих посторонних лиц, шут стал упрекать короля в убийстве брата; король крайне удивился такому обвинению. Конечно, следовало быть осторожнее с шутами, которые часто далеко не так глупы, какими они кажутся, а чаще всего они многое угадывают прямо по какому-то странному инстинкту. Король, конечно, не пощадил этого шута, потому что опасался такого человека, который мог наделать ему много неприятностей.

“Я слышал этот рассказ от одного каноника более пятидесяти лет тому назад, когда еще был мальчиком и посещал парижскую коллегию; этому канонику было восемьдесят лет; с тех пор этот рассказ переходил от одного каноника к другому, так что нельзя сомневаться в его истине”.

Это, впрочем, был единственный шут, о котором упоминается в царствование Людовика XI: несчастный дорого поплатился за свой неосторожный язык. Король не любил, чтобы в его присутствии разоблачали тайны его политики».

Карл VIII также не обращал особенного внимания на шутов, по крайней мере, при его дворе не было ни одного замечательного шута; но верно только то, что шуты действительно существовали при дворе в царствование этого короля и он был к ним добр, как был милостив ко всем, его окружавшим. А. Монтейль утверждает, что добрый король Карл VIII милостиво обращался как со своими шутами, так и с шутами других особ. По отчетам за 1491 год видно, что были израсходованы суммы на содержание шутов короля и герцога Орлеанского, впоследствии Людовика XII.

Но только в царствование Людовика XII и Франциска I начинается ряд замечательных придворных шутов, которые пользовались даже известной популярностью наряду с Калльетом и Трибуле.

IV

Шуты на королевской службе (продолжение). – Калльет и Трибуле.

Калльет был шутом Людовика XII. Этот отец народа, государь до такой степени добрый и снисходительный, но вместе с тем и настолько слабый, что расстроил свое здоровье в пиршествах, балах и маскарадах единственно только потому, чтобы сделать удовольствие своей третьей супруге, Марии Английской, бывшей на тридцать семь лет моложе его: по своему природному характеру он вовсе не мог быть покровителем шутов. Но он хотел непременно следовать традиции, в силу которой при французском дворе должен был быть хотя бы один шут; при его дворе был Калльет, хотя его имя и не встречается в отчетах казны, из чего можно заключить, что Калльет не числился на королевской службе, ему платили жалованье из каких-либо особых сумм.

Калльет было, вероятно, прозвище, данное ему за его простоту и болтливость, что его делало похожим на перепела. В Менипповой сатире[34] употребляется это сравнение: «Не без причины друзья наши называют нас “перепелами”, потому что мы крайне доверчивы; проповедники и сорбонисты отдают нас в сети тиранов».

В сущности, такое прозвище было совершенно справедливо, если судить по одному приключению, о котором нам рассказывает Бонавентура Деперье[35] в своих «Повестях и рассказах», изданных в Амстердаме в 1711 году и героем которых является упомянутый шут. Калльет еще изображен в «Корабле дураков», немецкой поэме Себастьяна Брандта, которая переведена на французский язык также стихами и издана в Париже в 1498 году; знаменитый шут являлся здесь нам представителем новых обычаев, тогда как его предок по шутоводству олицетворяет собою старинные обычаи; в этой историйке он играет крайне жалкую роль, где является настоящим идиотом. Пажи прибили Калльету ухо гвоздем к столбу, и бедный шут так и остался, не сказав ни слова, он полагал, что ему придется провести всю жизнь таким образом. Мимо проходил один из придворных вельмож и, увидев Калльета в таком ужасном положении, приказал его освободить. Затем он хотел узнать, кто с ним устроил такую шутку, но Калльет в своем идиотизме никак не мог объяснить этого. Тогда вельможа догадался спросить: «Не пажи ли это?» – «Да, пажи», – отвечал Калльет. Тогда призвали всех пажей и каждого спрашивали по очереди, который из них задумал такую злую шутку; но пажи не признавались, и каждый из них отвечал, что это не он. К Калльету также подводили каждого пажа, но он не мог узнать того, который пригвоздил ему ухо к столбу. Когда перебрали всех пажей и остался один Калльет, то он также подошел к вельможе и сказал: «Нет, это не я». Потом он побежал вместе с пажами, которые, вероятно, были готовы пригвоздить ему и второе ухо к первому попавшемуся столбу.

Эти пажи не делали большего различия между придворными шутами и животными из королевского зверинца. Ведь надо же было как-нибудь убить время при таком строгом и серьезном дворе, каков был двор Анны Бретанской; мучая шута, эти пажи все же употребляли на это два-три часа времени.

Калльет, однако, пользовался большой популярностью. Менаж говорит в своем «Этимологическом словаре», что в его время в половине семнадцатого столетия в Ниме и в Монпелье еще была в ходу поговорка: «Глуп, как Калльет». Быть может, это относилось к памяти другого Калльета, который был прославлен в поэме, озаглавленной «Жизнь и кончина Калльета».

Этот Калльет носил только одно одинаковое прозвище с шутом Людовика ХII и считался королем юродивых, а его настоящее имя было Жан Корелен.

После Калльета следует Трибуле, который также был шутом Людовика XII. Настоящее имя этого шута было, согласно исследованиям господина Жаля, Февриаль, Фериаль или же лё Февриаль; о нем говорится с этими различными вариантами в отчетах 1523 и 1529 годов. В отчетах за 1523 год сказано: «Николаю лё Февриаль, брату Трибуле, кухонному мальчику, отпущена сумма в шестьдесят фунтов ливров». В отчетах за 1529 г. значится: «Кухонным мальчикам… Николаю Фериаль, брату Трибуле, шестьдесят фунтов». Этот брат был моложе шута, последний протежировал ему и выхлопотал ему должность поваренка в королевских кухнях.

Прозвище Трибуле происходит от старинного французского глагола tribouler, что