– Оставьте мне, сэр. Я прослежу, чтобы профессор его получил.

– Да ладно. Мне все равно нужно его повидать. Я тогда и остальную его почту прихвачу.

– Очень хорошо, сэр.

– Да, не правда ли? Чудо как хорошо.

Я пересек лужайку, решив, что будет Билл кричать, чтобы я сошел с травы, или не будет – это мне теперь по тамтаму.

На втором этаже распахнулось окно, над лужайкой поплыли сразу два голоса:

– Ну и ну!

– Какие мы нынче утром веселые.

– Особенно если учесть, в каком состоянии они пребывали вчера.

– Привет, ребята, – сказал я, махнув им рукой. – Лихо мы вчера погудели.

– Можно подумать, он хоть что-нибудь помнит.

– Это кто-то из вас дотащил меня до дому и уложил?

– Мы оба.

– Спасибо. Простите, что так надрызгался. До встречи.

Я взлетел по лестнице к квартире Лео и бодро стукнул в дверь.

– Войдите!

Лео стоял у шахматного столика, вглядываясь в позицию и подергивая себя за бороду. Увидев меня, он удивленно заморгал.

– Профессор Цуккерман?

– Да.

– Э-э, мое имя Янг, Майкл Янг. Мы с вами соседи.

– Разве доктор Бармби переехал?

– Нет, соседи по почтовым ящикам. Янг, Цуккерман. Алфавитное соседство.

– А, да. Понимаю. Конечно.

– Ваш переполнен, и кое-какая почта попала в мой, вот я и подумал…

– Дорогой мой юный друг, вы очень добры. Боюсь, я прискорбнейшим образом пренебрегаю очисткой моего почтового ящика.

– О, не страшно. Мне это не составило никакого труда.

Лео принял от меня стопку почты. Я быстро пробежался глазами по комнате: ноутбук, книги по холокосту, у шахматной доски – кружка с шоколадом.

– Вы производите впечатление человека кофейного, – сказал он. – Не желаете чашечку?

– Большое спасибо, – ответил я, – но мне нужно бежать. Хм, – я взглянул на доску, – у вас белые или черные?

– Черные, – ответил Лео.

– Тогда вы проигрываете, – сказал я.

– Я ужасно играю в шахматы. Друзья посмеиваются надо мной.

– Как клево. А я ни черта не смыслю в физике.

– Вам известно, чем я занимаюсь? – удивился он.

– Да нет, просто ляпнул наугад.

– А вы что изучаете? Я улыбнулся:

– Я знаю, вид у меня слишком молодой, но вообще-то я заканчиваю диссертацию. По истории.

– По истории? Вон оно что? И какой же период?

– Да так, никакой в особенности.

Он окинул меня быстрым взглядом, словно заподозрив, что я пытаюсь провернуть некий студенческий розыгрыш.

– Вы, наверное, сочтете меня нахалом, – сказал я. – Но не позволите дать вам совет? Существует нечто, что вам совершенно необходимо сделать.

– Что именно? – Брови Лео изумленно полезли вверх. – Что мне совершенно необходимо сделать?

Я взглянул в эти синие глаза и… нет, подумал я. Не с глазу на глаз. И не все сначала. Может быть, отправлю ему письмо в ближайшие дни. Анонимное.

– Возьмите эту пешку, – сказал я, указывая на доску. – Иначе конь поставит вам вилку и вы потеряете качество на размене. Ладно, простите, что потревожил. Возможно, еще увидимся.

Я доехал на велосипеде до торговой улочки, именуемой Кингз-Пэрейд. Проснувшись поутру, я обнаружил, что еды в доме практически не осталось.

– Ах да, еще одно, – обратился я к хозяйке расположенной напротив Корпуса[170]продуктовой лавки. – У вас не найдется кленового сиропа?

– На второй полке, милый. Прямо над «Брэнстоном».

– Прекрасно, – сказал я. – Уж больно он, знаете, хорош с беконом.

Следом я решил заглянуть заодно уж и в музыкальный магазин. Вот-вот должен был выйти последний альбом «Ойли-Мойли».

– «Ойли-Мойли»? Сроду о них не слышал.

– Не смешите меня, – сказал я. – Я же покупал у вас их альбомы. «Ойли-Мойли». Знаете, Пит Браун, Джефф Уэбб. Бросьте, это одна из величайших групп мира.

– Вы сказали, Пит Броун? Могу дать вам Джеймса Броуна.

– Да не О-У… А-У! Браун. Пишется как название электробритвы.

– Впервые о нем слышу.

Магазин я покинул, пыхтя от злости. Придется вернуться, когда за прилавком появится кто-нибудь помозговитей.

Однако, пока я переходил улицу, в памяти моей кое-что всплыло. Одна статейка из журнала.

Отец Питера Брауна родился в Австрии, стране Моцарта и Шуберта. Может быть, по этой причине некоторые из пишущих о классической музыке критиков впадают от его песен в такую ярость, что выставляют себя полными козлами, проводя параллели между кое-какими темами «Открытой шири» и «Зимним путем» Шуберта.

Одна из пациенток доктора Шенка носила фамилию Браун.

Только не говорите мне, не говорите, что я воспрепятствовал созданию «Ойли-Мойли». Это было бы слишком жестоко.

Впрочем, тут нет никакого смысла. Ведь все же сработало. Все сработало. Я возвратился туда, откуда мы начали. Воду эту никто не пил. Гитлер появился на свет. Я видел книги на полках Лео. И дважды Эдди там, где ему следует быть.

Навстречу мне топал пижонистый типчик с маленькой козлиной бородкой, какую и я когда-то пытался отпустить.

– Прошу прощения, – сказал я.

– Да?

– Как вам нравится «Ойли-Мойли»?

– «Ойли-Мойли»?

– Вот именно. Что вы о них думаете?

– Извини, приятель… – Он покачал головой и потопал дальше.

Я предпринял еще пару попыток, хотя по-настоящему ни на что уже не надеялся. «Ойли-Мойли» нет больше. Стерты с лица земли.

И я поворотил назад, к Святому Матфею, и с каждым моим шагом весна уходила от меня все дальше.

В воротах я столкнулся с доктором Фрейзер-Стюартом.

– Ага! – вскричал он. – А вот и юный Янг. Так-так-так. Ну-с, и что же у нас с диссертацией?

– Диссертацией?

– Оскорбите мою шляпу, прокляните носки и назовите штаны дураками, но только не изображайте такую вот невинность, юноша. Вы же обещали принести мне сегодня переработанный вариант.

– А, верно, – ответил я. – Да, конечно. Еще бы. Он у меня дома, в Ньюнеме. Я как раз собираюсь туда, сделать распечатку.

– Сделать распечатку? Неужто вся наша страна успела обратиться в Америку? Что ж, очень хорошо. Идите и сделайте распечатку. Жду вас после полудня. Но только без сенсуалистской околесицы, если вы будете столь любезны.