там, на землях епископа, нас ждет целая деревня. Тогда впервые и прозвучало это название: Иванье.

Есть вещи внешние и внутренние. Внешние – это видимость, и мы живем в окружении внешних вещей, в окружении видимости, словно во сне, и законы этой видимости вынуждены принимать за подлинные, хоть они таковыми и не являются. Когда живешь в некоем месте и времени, где действуют определенные законы, приходится этих законов придерживаться, но никогда не следует забывать, что порядок этот относителен. Потому что истина отличается от него и тому, кто не готов ее узнать, может показаться ужасающей и страшной, и человек станет проклинать день, когда она ему открылась.

Однако я думаю, что каждый всем существом своим чувствует, как оно есть на самом деле. Но в действительности не желает этого знать.

Ксендз Бенедикт полет лебеду

Kabbala denudat[139] фон Розенрота[140] 1677 года, написанная на латыни, – вот что получил ксендз Хмелёвский от Шора за спасение его еврейских книг, которые, впрочем, уже вернулись к своему хозяину – после того как был издан королевский указ. Ксендз испытал большое облегчение: узнай кто-нибудь, чтó он хранит в фирлеювской плебании, разразился бы чудовищный скандал. Так что и к подарку у него отношение неоднозначное. Принес ее, эту книгу, какой-то батрак завернутой в холстину и перевязанной конопляной веревкой. Стóит, должно быть, целое состояние. Молча передал ксендзу и исчез.

Хмелёвский читает книгу во второй половине дня. Буквы маленькие, поэтому он может читать только при свете, у окна. Когда темнеет, отец Бенедикт открывает бутылку вина и откладывает книгу. Смакует вино и глядит на свой сад и дальше – на раскинувшиеся за рекой холмистые луга. Трава высокая, колышется под порывами ветра – луга волнуются, трепещут, как живые. Это похоже на лошадиный круп, подрагивающий, когда на него садится слепень. При каждом дуновении травы обнажают свое бледное брюшко, серо-зеленое, как собачий подшерсток.

Ксендз разочарован; он ничего не понимает: вроде бы обычная латынь, но по содержанию напоминает письмо пани Дружбацкой. Например: «Моя голова полна росы». Что это значит?

И сотворение мира какое-то слишком поэтичное. У нас – раз-раз, за шесть дней Бог сотворил мир, как хозяин, который занят делом, а не предается размышлениям. А здесь все как-то сложно. Зрение у ксендза слабеет, и чтение его утомляет.

Ris 340.Kabbala

Странная книга. Вроде бы ксендз Хмелёвский уже давно жаждал масштабных знаний, подобных тем, что объясняют начало и конец, движение планет на небе и все чудеса, но здесь это для него слишком туманно, и даже его любимые латинские схоластики никогда бы не отважились объяснять чудеса таким образом: например, что Иисус Христос – это Адам Кадмон[141], чистый божественный свет, сошедший на землю. Теперь, к примеру, ксендз размышляет о переселении душ. Он хоть и слышал об этой ереси, но никогда не задумывался о ее смысле. В книге говорится, что нет ничего плохого в том, чтобы и хороший христианин поверил, будто после смерти мы возрождаемся в других обличьях.

Да, охотно признает ксендз, человек практичный, это шанс на спасение. Каждая жизнь в новом обличье давала бы нам больше возможностей для совершенствования, для искупления грехов. Вечное наказание в аду редко компенсирует все причиненное другим зло.

Но потом ему становится стыдно за эти мысли. Еврейская ересь. Ксендз Хмелёвский опускается на колени у окна, под изображением святого Бенедикта, своего покровителя, и просит его о заступничестве. Кается в простодушии, в том, что поддался подобным умствованиям. Однако святой Бенедикт, похоже, не спешит за него заступаться, потому что в голову ксендзу снова лезут какие-то дикие мысли… С адом у ксендза уже давно проблемы. Почему-то Хмелёвский никак не мог уверовать в его существование, ужасные рисунки, которые он видел в книгах, не помогали, несмотря на их количество. А здесь он, например, читает, что души, обитающие в телах язычников, практиковавших каннибализм, не попадут прямиком и навеки в ад – это было бы немилосердно. В конце концов, они не виноваты, что были язычниками и не познали свет христианства. Но благодаря последующим перевоплощениям у них появляется шанс исправиться и искупить зло, которое они причинили. Разве это не справедливо?

Ксендза так волнует и воодушевляет эта мысль, что он выходит в сад подышать воздухом, но, как это часто случается, хотя уже почти стемнело, начинает отщипывать лишние побеги и сам не замечает, как опускается на колени и принимается полоть лебеду. А вдруг и лебеда участвует в этом великом деле совершенствования, вдруг и в ней живут какие-нибудь смутные души? Что тогда? И что еще хуже: а вдруг сам ксендз является орудием извечной справедливости и в это мгновение карает грешные растеньица – пропалывая грядки, лишает их жизни?

Беглец

Вечером к фирлеювской плебании подъезжает еврейская телега, накрытая одеялом из конопли, но только замедляет ход, разворачивается во дворе ксендза и исчезает на дороге в Рогатин. Ксендз смотрит из сада и видит у плетня высокую, неподвижно стоящую фигуру. Темный плащ спускается с плеч до самой земли. У Хмелёвского мелькает ужасная мысль: это пришла за ним смерть. Он хватает деревянные грабли и быстрым шагом идет навстречу.

– Кто ты? Говори же! Я – служитель Святой церкви и дьявола не устрашусь.

– Знаю, – внезапно отвечает тихий мужской голос. Хриплый, ломающийся, словно хозяин уже сто лет им не пользовался. – Я – Ян из Окна. Не бойтесь меня, ксендз-благодетель. Я добрый человек.

– Что же ты тут делаешь? Солнце уже село.

– Евреи меня сюда подкинули.

Ксендз подходит поближе и пытается разглядеть лицо незнакомца, но тот не поднимает головы, которую к тому же закрывает большой капюшон.

– Эти евреи уже все мыслимые границы перешли. За кого они меня держат? – бормочет ксендз себе под нос. – Что значит «подкинули»? Ты с ними?

– Сейчас я с вами, ксендз-благодетель, – отвечает тот.

Мужчина говорит невнятно, словно бы небрежно, но по-польски, разве что слегка распевно, как русин.

– Ты голоден?

– Не очень, кормили хорошо.

– Чего ты хочешь?

– Приюта.

– У тебя нет собственного дома?

– Нет.

Ксендз мгновение колеблется, затем отрешенно приглашает:

– Тогда иди в комнату. Сегодня сыро.

Фигура нерешительно, явно прихрамывая, направляется к дверям, и на мгновение из-под капюшона показывается бледная щека. Пришелец снова натягивает капюшон на лицо, но ксендз успел заметить нечто тревожное.

– Ну-ка погляди на меня, – приказывает он.

Тогда мужчина резко поднимает голову, и капюшон падает на спину. Отец Хмелёвский невольно отступает и