«Интересно, это же сколько километров надо от Рейна отъехать, чтобы французы немецкий понимать перестали?» – задумался Кукутис.

За мостом, где началась Франция, подобрал его длинноволосый парень на микроавтобусе. Услышав, что старику в Париж надо, сказал – по-немецки, – что сначала в сторону Парижа едет, а потом сворачивает. На том повороте, где одна дорога на Париж шла, а вторая на юг, высадил он Кукутиса. Вокруг то ли городок, то ли село. Названия улиц – немецкие, вывески вроде тоже немецкие, а вот флажки в окнах – французские.

– А где тут перекусить можно? – спросил Кукутис по-немецки у старушки с сумкой на колесиках, наполненной только что купленными продуктами.

– Там, – она махнула рукой вдоль улицы и, не остановившись, дальше свою сумку-тележку покатила.

Как перешел Кукутис мост из Германии во Францию, так сразу ему и показалось, что он на десять кило похудел. А раз похудел, пусть и в воображении, то голод ощутил. И уже собрался он было прямо за мостом искать, где свой голод утолить, но тут этот парень на микроавтобусе, по которому даже издалека видно было, что если попросить, остановит. Поднял Кукутис руку и вместо того чтобы есть, дальше поехал.

Но теперь уже точно наступило время еды. И поспешил он туда, куда старушка рукой махнула. Вдоль улицы одинаковых двухэтажных домиков, таких по-немецки аккуратных и чистеньких, что можно было подумать, будто и не покидал он Германии, а просто с одного немецкого берега Рейна на другой немецкий берег перешел.

– Was wollen Sie?[55] – приветливо спросил Кукутиса официант в кафе, ничем особенным от немецкого кафе не отличавшемся.

– Что-нибудь французское, только большое! – попросил Кукутис, вспоминая, как однажды, очень давно, ему три салата на одной тарелке вместо трех тарелок салата в парижском кафе принесли.

– Шукрут? – спросил-предложил официант.

Название блюда вызывало доверие.

– И пива! – попросил Кукутис.

Когда на стол перед ним опустилась большая тарель с настоящей горой горячей кислой капусты, из которой выглядывали куски разного мяса – и ребра свиные, и толстая розовая сарделька, и еще что-то, радость так взыграла в Кукутисе, что он официанта благодарным взглядом одарил.

Наклонился, понюхал горячий кислый аромат.

– А здесь точно не Германия? – спросил, подняв взгляд на официанта, который почему-то отойти не решался от стола восхищенного клиента.

– Альзас, Франция, – ответил тот любезно.

– А это разве не немецкий сауэркраут? – снова спросил старик.

Официант отрицательно головой мотнул.

– У немцев просто капуста с сосиской, – пояснил он. – А у нас, французов, со свининой, колбасой, говядиной и даже, – он взял вилку и, раздвинув клубки бело-золотистой капусты, показал на кусочек темно-красного мяса, – даже с копченым филе уточки! Видите разницу?

Из кафе Кукутис вышел словно на десять лет помолодевшим. Расплатился серебряной шведской кроной. Сказал, что нынешним деньгам не доверяет. Мол, ненадежные они. Официант взял и поддакнул то ли искренне, то ли чтобы старику приятное сделать. Добавил, что французские франки были лучше брюссельских евро!

Официант таким приятным человеком оказался, что Кукутис не прочь был бы и остаться на пару деньков в этом городке, чтобы еще раз-два зайти в кафе и даже о жизни с официантом поговорить, не только о еде и деньгах! Но сердце-глобус покалывало там, где Париж был. Покалывало, напоминало, что в Париже кому-то помощь Кукутиса нужна. Где нужна? Кому нужна? Понятное дело, что литовцам. Ну а где – сердце подскажет, когда он в Париже окажется!

Солнце словно специально выглянуло из-за облаков ранним утром в воскресенье. Двое венгров еще спали. Один тихо, а второй – с не слишком громким, но каким-то чавкающим храпом.

Клаудиюс подошел к окну, посмотрел на море, на кусок пустого песочного пляжа. Подумал о том, что через пару месяцев, когда начнется лето, можно будет по утрам выбегать из этой бывшей гостиницы, превращенной в дешевое общежитие, в плавках, спускаться к воде и плавать перед тем, как ехать на работу. А по воскресеньям можно будет просто оставаться на пляже и валяться под солнцем сколько душе угодно. Солнце, конечно, тут не африканское, но ему особенно жаркого солнца и не надо. Он привык к литовскому солнцу – оно тоже такое, что даже летом не всегда в состоянии нагреть песок на пляже в Паланге.

Спустился на этаж ниже, постучал в комнату, где жила Ингрида.

Дверь открыла Мира в розовом спортивном костюме, русоволосая чешка, тоже работавшая с ними в мастерской по изготовлению клеток. Мастерская почему-то называлась «фабрикой», да и не просто фабрикой, а «Royal Rabbit Cage factory limited». Это название достаточно точно отражало характер и амбиции Пьётра, ее владельца-поляка. На работу он приезжал на старом «мерседесе» коричневого цвета и в костюме с галстуком. Худой, невысокий, немножко сутулый. Его короткие русые волосы всегда блестели, словно их попрыскали лаком. Кончики таких же русых усов были подкручены кверху. Клаудиюс после первой же встречи придумал ему кличку – Шляхтич. Во время первой встречи Клаудиюсу показалось, что этот – с виду тридцатилетний – поляк рвется изо всех сил, чтобы помочь им с Ингридой. Он говорил сразу и про работу, и про то, что жить они будут в роскошном бывшем отеле прямо на берегу моря, в замечательном по своей красоте любимом городе-курорте королевы Виктории Маргейте. Что ездить на работу будут на автобусе. Что за жилье из их зарплаты будут высчитываться сущие пустяки. Что никакие контракты подписывать не надо – таким образом они сэкономят на налогах. Ту встречу, состоявшуюся в кабинете у Пьётра, логично было бы закончить бокалом шампанского. Но Пьётр шампанского им не предложил, а вместо этого попросил Миру, работавшую у него бухгалтером, показать им «фабрику». Фабрика располагалась в двух просторных кирпичных коровниках старой фермы, а кабинет Шляхтича – в маленьком домике рядом – наверное, раньше там находилась контора фермы. Там же в соседней комнате сидела блондинка Мира с тоненьким носиком и едва заметной россыпью веснушек на носу и щеках.

В первом коровнике хозяйничал мрачноватый пожилой румын, отвечавший за прием и складирование готовой продукции. Там же у него был свой рабочий уголок, где он во время, свободное от складских забот, собирал-мастерил небольшие клетки для морских свинок. Клаудиюс влился в молчаливый трудовой коллектив второго коровника. Два молодых венгра – Тиберий и Ласло, и крепкий, лет пятидесяти, болгарин Георгий – вот и весь пролетариат этой фабрики. Но, как оказалось, Клаудиюс приехал на смену Георгию. Георгию надо было возвращаться домой по семейным обстоятельствам. Назад в Англию он в ближайшее время не собирался. Но уехать просто так тоже не мог. Шляхтич дал ему два дня на то, чтобы превратить Клаудиюса из подмастерья в мастера. Работа оказалась не сложной, но утомительной и колючей. Венгры собирали деревянные каркасы трех видов клеток для кроликов: двойные на ножках, двойные без ножек и двухэтажные без ножек. Они же просверливали в деревянных ребрах клеток десятки дырочек, в которые Клаудиюс должен был вставлять упругие железные спицы. У Георгия, чью физическую силу можно было прочитать прямо на грубоватом, побитом оспой лице, эти спицы гнулись в пальцах, забираясь кончиками в деревянные пазы, как мягкая проволока. Клаудиюсу удавалось без проблем вставить только один конец спицы. Чтобы вставить второй, приходилось напрягаться всем телом. «Не переживай, научишься!» – успокаивал его Георгий в первый день, когда, казалось, все подушечки пальцев правой руки Клаудиюса были исколоты до крови.