Рената подошла к нему, прислушалась. Она была более чем уверена, что жужжание исходило именно оттуда.

И вдруг стало тихо. А взгляд Ренаты уже «шел» по черному проводу в тканевой оплетке, тянущемуся от «черного ящика» до розетки. И вилка провода торчала в розетке!

– Ужас! – выдохнула Рената.

Она подскочила к стенке, выдернула вилку из розетки и испуганно оглянулась на «черный ящик», словно проверяя: как он отреагирует!

С жужжанием ей все стало понятно. А вот с «шепотом»? Неужели и он – не фикция воображения или сна?

Опять осмотрелась и остановила свой взгляд на вазе с прахом дедушки.

– Черт! – выдохнула пораженно. – А может…

Взяла вазу в руки – ладоням показалось, что она теплая. Подняла к лицу, наклонила медленно, одновременно прислушиваясь. И тот же «песочный» шепот зазвучал рядом.

Заболела голова, захотелось плакать. Она возвратила вазу на место. Слово «место» как-то стало поперек ее мысли, как ком в горле.

«Это не ее место, – поняла Рената. – Дедушке Йонасу тут не нравится! Его пепел жаловался… Нельзя оставлять умерших дома!.. Но я только до весны, пока снег не растает! А он уже тает потихоньку…»

Со стороны «черного ящика» опять донеслось жужжание, но оно оборвалось каким-то другим, болезненным звуком, словно где-то за стенкой порвалась самая тонкая струна гитары.

Рената выключила свет и закрыла – первый раз за несколько недель – дверь из гостиной деда в его же спальню, закрыла деда Йонаса, его прах и пепел, в спальне вместе с этим черным зеленым ящиком, который должен летать в самолете и записывать все, что с ним происходит, включая катастрофу, и не должен лежать на полу в обычном доме и жужжать, записывая неизвестно что!

«Моррис Майнор Тревелер» выехал через задние ворота усадьбы и остановился.

– Закрой! – попросила Ингрида.

Клаудиюс вышел из машины. Сдвинул половинки железных ворот, щелкнул ключом и замер, остановив взгляд на связке ключей в ладони. Они сюда не вернутся. По крайней мере в ближайшее время. А значит, эти ключи нет смысла брать с собой.

Он прицелился и бросил связку так, чтобы она упала на краю подъездной дорожки. Чтобы ее в конце концов нашли.

– Ты чего такой мрачный? – Ингрида бросила на Клаудиюса мимолетный взгляд, стараясь не отвлекаться от извилистой, шириной в одну машину, дороги. Фары «Морриса Майнора» постоянно освещали лес, «соскальзывая» с асфальтного полотна на каждом повороте. Черный лес казался Клаудиюсу страшным и ненастоящим, словно нарисованным. И ночь эта Клаудиюсу не нравилась. Темное небо нависало слишком низко, воздух был переполнен сыростью, из-за нее першило в горле, хотелось кашлять.

– Чего молчишь? – Ингрида бросила на него еще один мгновенный взгляд.

– Мне как-то не по себе, – признался он. – Не нравится мне этот наш побег…

– Переезд, – поправила его довольно жестко Ингрида.

– Побег, – повторил Клаудиюс. – Нас никто не выгонял, нам сказали, что, как минимум, еще две недели можем там пожить!

– Неминуемые неприятности нет смысла откладывать на будущее, – произнесла Ингрида и вздохнула с облегчением – извилистая дорожка-змея наконец закончилась и машина выехала на прямую улицу, по обе стороны которой стояли почти одинаковые, по крайней мере в темноте, двухэтажные дома.

– Мы украли машину, – начал было Клаудиюс и сам себя прервал.

– Мы взяли машину. Доедем и оставим ее где-нибудь. А ты, кстати, взял чужой чемодан!

– Я взял ничейный чемодан с ничейными вещами.

На лице Ингриды появилась и тут же исчезла натянутая саркастическая ухмылка.

– Твоя милая наивность безгранична!

– В чем моя наивность? – поинтересовался он.

– Помнишь, когда мы первые дни жили в сторожевом домике, мы постоянно находили оставленные кем-то вещи? Сначала тапочки, халат, потом радио, недопитые бутылки виски и рома. Потом ты нашел чемодан с одеждой и с дорогим фотоаппаратом. И ты никогда не задумывался: а с какой стати человек, работавший в усадьбе и живший в домике до нас, всё это там оставил? А?

Клаудиюс пожал плечами.

– Всякое бывает. Может, он переезжал в другую усадьбу, спешил, может, он так же, как мы, тихо уехал ночью, оставив всё, чтобы Ахмед не догадался сразу о его побеге? Помнишь в Лондоне ту пару, которая удрала из нашей квартиры ночью, оставив в холодильнике яйца и пиво?

– Яйца и пиво это не дорогой фотоаппарат и одежда!

– Хорошо, а что с ним тогда могло случиться?

– Вот ты сам все и сказал! С ним что-то случилось! Сейчас я в этом почти уверена. Может, несчастный случай? Может, что-то другое?

– Несчастный случай?! – повторил Клаудиюс. Скривил губы. Ему не хотелось продолжать этот разговор.

– Его могли убить! – добавила вдруг Ингрида. – Убить и закопать прямо в усадьбе! Где-нибудь под забором или под лабиринтом!

– Ты с ума сошла! – выдохнул Клаудиюс. – Вот что значит – удирать ночью!

– Мы не удираем, – упрямо произнесла Ингрида. – Мы переезжаем к новому работодателю! Это обычное дело на Западе. Здесь человек переезжает от одной работы к другой, пока не найдет постоянную, возле которой можно поселиться надолго.

– Ты мне ничего не сказала о новой работе! – Клаудиюс обернулся к Ингриде.

– В этом весь ты! Если б я не сказала сейчас о работе, ты бы, наверное, и не спросил, куда мы едем?

По обе стороны дороги теперь проносились назад поля, темные поля. Впереди горели огоньки следующего английского городка.

– А куда мы едем? – спросил он.

– В Кент, графство Кент. Сад Англии!

– В сад?! Садовниками?

– Ага, – Ингрида неожиданно рассмеялась. – Это графство называют Садом Англии! Там самый лучший климат и везде цветы!

– Значит, мы будем не садовниками, а цветочниками? – Клаудиюс попробовал изобразить на лице улыбку, но не получилось. К минорному настроению добавилась усталость.

– Ты все узнаешь утром! – В голосе Ингриды неожиданно прозвучала материнская нежность, словно она разговаривала с любопытным ребенком. – Сейчас ты все равно никакой. Закрывай глаза и спи! А я тебя довезу, куда надо.

Клаудиюс послушно закрыл глаза и монотонная музыка мотора зазвучала в его голове громче. Зазвучала и убаюкала его.

Яхта вроде бы и не покачивалась. Только когда Андрюс выбрался из-под легкого электрического одеяла, стараясь не разбудить Барбору, и пятки коснулись пола каюты, его разок шатнуло.

В иллюминаторах было темно. В каюте – холодно. Он оделся и присел на лавку перед столиком. Однако теплее не стало. Протянул руку к кровати, дотронулся до края одеяла. Да, ему не показалось – в меру горячее одеяло было сыроватым.