Ну и славно, успокоился Егор. Есть вещи интереснее. Творчество, только оно чего-то стоит, остальное – преходяще.

Когда он вышел, выяснилось, что Даша уехала с Радой, которая сослалась на срочные дела в городе (на самом деле ее страшно раздражала низкая скорость Интернета, которым здесь была вынуждена пользоваться через мобильный телефон, а сигнал слабенький, да еще и прерывается то и дело, любой сбесится).

__________

__________

____ ____

____ ____

____ ____

__________

Время благоприятствует выдающимся личностям.

Чуть дальше Водокачки – село Привольное, окруженное дачами. И в селе, и в дачном массиве обитают люди небедные, которые, понастроив себе коттеджей, напоминающих небольшие дворцы, сбросились и возвели в Привольном большую, красивую церковь – чтобы не стыдно было сравнивать с окружающими мирскими строениями. Но сохранилась и старая церквушка в другом конце этого большого села, ее посещали лишь местные старухи, привыкшие к своему храму. Там служил священником отец Михаил: епархия сочла, что одинокому человеку и такого прихода хватит. А одинок он был, потому что четверо его детей выросли и разъехались, жена же, матушка Ольга, сильно болела желудком и жила почти все время у младшей дочери в Пятигорске, лечась и присматривая за двумя маленькими внучатами.

Людей мало, но службы те же, распорядок тот же, да еще хлопоты по церковному хозяйству, отец Михаил сильно уставал. Церковь ветшала, средства на поддержание были скудные, особенно заботила старая чугунная ограда, треть которой еще в советские времена умыкнул темной ночью какой-то дачник к себе на участок, а прореха была залатана простым деревянным забором. Надо бы починить ограду, а лучше заменить на новую, но с епархиальным управлением, которое могло бы поспособствовать, у отца Михаила отношения не благостные, а богатых жертвователей не имелось – все ходили в новый храм. Там асфальтовая дорога рядом, просторная стоянка для машин, да и пляж неподалеку, удобно: искупался, позагорал – зашел и в церкви постоял, возвращаешься в город или к себе домой отдохнувший душой и телом.

Лет шесть назад повадился приезжать Павел Витальевич, который однажды заглянул сюда и удивился, узнав в отце Михаиле бывшего соратника по комсомольским делам; одно время Михаил даже был начальником Павла, сидя в горкоме. Павел Витальевич обрадовался и тут же назначил отца Михаила своим духовником – то есть попросил таковым быть. Но общение было необрядное, фактически светское, Павел Витальевич заезжал нечасто, при этом не в храм, а к батюшке домой, поздно вечером или даже ночью и, увы, не раз был при этом пьян. Отец Михаил терпел: Павел Витальевич время от времени жертвовал некоторые суммы, которые все шли на неотложные нужды, но главная мысль отца Михаила была выпросить ограду. Однако дело это недешевое, поэтому он все оттягивал, стеснялся. Мешало главным образом то, что он Костякова-старшего, прямо говоря, недолюбливал. Вечно Павел Витальевич то начинал вспоминать советское прошлое, которое казалось отцу Михаилу безвозвратно далеким, ушедшим, будто он там и не жил, то философствовал на религиозные темы, считая, что прочтение Евангелия по диагонали дает ему такое право. И часто разговоры кончались довольно остро, после чего перейти к теме ограды была затруднительно.

Вот и сегодня: отец Михаил уже готовился ко сну – звонок телефона. Увидев, кто звонит, он хотел проигнорировать: дескать, спал, не слышал. Но не выдержал, взял трубку. Павел Витальевич извинился за поздний звонок и просил разрешения заглянуть на полчасика. Был тут неподалеку у тестя на дне рождения, вот и – …

Отец Михаил готов был отказать, причем не лукавя, – устал, да и все. Приезжайте, дескать, завтра на службу, вы у причастия-то давно вообще были? Но он вспомнил о часовне, недавно построенной Костяковым в здании вокзала, вспомнил свою обиду и досаду при этом известии, вспомнил придуманный деликатный ход: шутливо сказать, что, позаботившись о странствующих, можно теперь немного подумать об остающихся. Ведь если он часовню отгрохал, ограда для него – тьфу. Может, сегодня, не откладывая, и сказать.

– А где вы? – спросил отец Михаил.

– Да возле вашего дома.

Отец Михаил выглянул в окно: действительно, во дворе стоит большая машина, Костяков с телефоном ходит возле нее.

– Заходите, раз так, – сказал отец Михаил.

Павел Витальевич вошел, отец Михаил, упреждая его возможные порывы насчет благословиться, протянул руку, чтобы поздороваться по-граждански.

Не откладывая, Павел Витальевич объявил:

– Поговорить хочу, отец Михаил.

– Ну, поговорим. Чаю?

– Можно.

Отец Михаил включил электрический чайник, сполоснул заварочный, бросил туда горсть чаю. Павел Витальевич все это время молчал.

Наконец все было готово, отец Михаил сел, разлил чай, придвинул сахарницу и вазочку с сухарями.

Павел Витальевич отхлебнул, обжегся, фыркнул и спросил:

– Скажите, батюшка, если я полюбил девушку на тридцать лет моложе себя и собираюсь на ней жениться, это грех?

– Почему? Гражданский кодекс не запрещает, церковь тоже не протестует. Если женитесь для семьи, чтобы дети были, какой же грех? Она-то хочет?

– Не знаю.

Отец Михаил сразу понял, зачем явился Павел Витальевич: как бы санкцию получить. И наверное, на что-то не очень хорошее.

Дело обычное: люди окончательно запутались и сами ничего решить не могут. Тут-то, конечно, как раз бы к Богу за советом – а если не веришь? Большинство новообращенных, кого знал отец Михаил, прибились к религии именно из-за этой сумятицы в голове и в душе, причем многие приходят не с верой, а за верой, что вполне объяснимо. То есть приобщаются к обрядности, пытаются одолеть умом то, что не впитано с детства, усилием закрестить некрещеное, надеются, что их осенит, так сказать, в процессе. Кого-то осеняет, а кого и нет. А кто-то бросается изучать Евангелие не для того, чтобы поверить в Бога, а, напротив, отыскав внешние противоречия (дело нехитрое), окончательно разувериться и хотя бы в этом обрести твердость. Не может человек без точки опоры. Мешает и то, что запутавшемуся нынешнему человеку, жаждущему ясности, предъявляют мудрость, облеченную в старославянские словеса, напрочь ему непонятные, как и почти никому из православных, кроме самих священнослужителей. Отец Михаил давно считает, что пора перейти на современный язык (и в епархии о его мыслях знают, отсюда и напряженность отношений), пойти навстречу людям, ему крамольно кажется, что в православной Церкви слишком укоренилась привычка тайно гордиться своим знанием, недоступным большинству, греться мыслью об избранничестве, посвященности, идея Третьего Рима жива, никуда не делась.

А есть ведь люди, которые из-за этого, постояв пару раз на службах, больше не приходят. Они рассуждают, на взгляд отцов церкви, примитивно: ничего не понятно! Но почему бы их мнение не учесть? Отбиваться вечным доводом: «хочешь понять – вникай»? Но вот однажды отец Михаил ехал в поезде, и один собеседник, неглупый человек технического склада, сказал честно: «Я, батюшка, если чего не понимаю, меня это раздражает, а без понимания я ни к чему примкнуть не могу. Я вот за границу ненавижу ездить – не знаю языков, а учить поздно. Жизни не хватит. Так и тут – не успею я ваш язык выучить и понять, поэтому – извините». И кстати, в той же поездке другой человек, пожилой, сказал еще интереснее – когда технарь с приятелем ушли в вагон-ресторан: «Я, батюшка, хотел бы в бога поверить, но – боюсь».