о «выборе самоубийства»…

М-да… чертова история позади. Она закончилась после полудня в четверг со всей элегантностью и смыслом бутылки колы, выброшенной с площадки третьего этажа пожарной лестницы на Боуэри: разбилась о тротуар и до чертиков напугала всех кругом – от тех, кого изрезало осколками стекла, до роя «невинных зевак», которые так и не поняли, что стряслось.

И, вероятно, никогда не поймут: в произошедшем есть что-то странное, неразрешенное, болезненно незавершенное. Весь Вашингтон сегодня провонял грандиозной психологической битвой, которую никто, по сути, не выиграл. Ричард Никсон был сломан, избит кнутом и кастрирован разом, но я не испытал ни настоящего кайфа, ни воодушевления, что был в первом ряду зрителей на финальных сценах, на Панихиде, когда впервые в истории Америки президента выгнали из Белого дома и бросили в канаву вкупе с прочими подонками и уголовниками.

Оглядываясь на три последних месяца его президентства, легко понять, что Никсон был обречен с самого начала, во всяком случае, с того момента, когда Арчибальд Кокс впервые решил спровоцировать конфронтацию по вопросу «привилегий исполнительной власти», послав судебных приставов Верховного суда в Белый дом с повесткой на выдачу пленок с записями из Овального кабинета.

Разумеется, Никсон повестку проигнорировал, но даже поспешное увольнение Кокса, Ричардсона и Рукельсхауса уже не могло перечеркнуть факт ее существования. А когда Яворски в Верховном суде США оспорил право Никсона игнорировать повестку, колесо судьбы покатилось. С этого момента всем главным действующим лицам, кроме самого Никсона, стало ясно: немыслимое сделалось неизбежным, теперь лишь вопрос времени… И приблизительно тогда Никсон начал утрачивать связь с реальностью.

Уже через несколько часов после склоки Яворски с «адвокатом [Никсона] по Уотергейту» Джеймсом Сент-Клэром на особом заседании Верховного суда я с удивлением услышал от Пата Бьюкенена, что Никсон и его мастаки в Белом доме уверены, что вердикт будет 5:3 в их пользу. Даже Бьюкенен, который семьдесят девять процентов всего времени мыслит рационально, по всей очевидности, считал (менее чем за две недели до того, как суд единогласно проголосовал против Никсона), что пять из восьми судей, которые будут принимать решение, не найдут юридических возражений против ратификации полоумной идеи Никсона, что все, обсуждавшееся в официальном кабинете президента, даже явно уголовный сговор, является личной собственностью президента, если он решил записать дискуссию на личном звукозаписывающем оборудовании.

Что хотя бы некоторые судьи, лично назначенные Боссом в Верховный суд, не согласятся с радостью подписаться под концепцией президентской неприкосновенности, которая была издевкой и над конституцией США, и над Великой хартией вольностей, – личные стратеги Никсона, вероятно, такую возможность рассматривали, но отмахнулись от нее как от притянутой за уши и вообще слишком идиотской.

Правду сказать, до сих пор не верится, что кое-кто из ближайших советников президента конституционно демократической страны в год тысяча девятьсот семьдесят четвертый всерьез думал, что высшая судебная инстанция любой конституционной демократии пойдет на скандал, который, вероятно, станет самым дискредитированным прецедентом в истории англо-американской юриспруденции, замахнется на «божественное право королей», дескать, президент Соединенных Штатов или любой другой якобы демократической страны превыше и вне «закона».

Что Никсон и его персональное гестапо взаправду верили в подобное, свидетельство пустоголовости тех, кого Никсон взял с собой в бункер, когда понял, что пора посерьезнеть.

* * *

Даже когда они ревели и ругались, в их голосах слышалась параноидальная тревога, словно они уже чувствовали, как отлив хватает их за лодыжки, – в точности как Никсон, наверное, чувствовал несколькими неделями раньше, когда, закатав штаны, гулял по пляжу в Сан-Клементе, в злобном одиночестве ожидая результатов голосования в Верховном суде за или против «президентских привилегий». Волна набежала, закрутилась у его лодыжек и, схлынув, едва не утащила его в океан, когда с большой дюны перед «Ла Каза Пасифика» Зиглер крикнул:

– Господин президент! Господин президент! Мы только что получили известие! Голосовали единогласно! Все восемь!

Никсон улюлюкает от радости, замирает как вкопанный, отпечатки его ног заполняются водой, а он выбрасывает вверх руки жестом победы.

– Отлично! – кричит он. – Я так и знал, что выиграю, Рон! Даже без дурацкого клоуна Ренчбурга. Не зря я назначил говнюков в суд!

Зиглер пялится на обреченное путало у кромки прилива. Чему он ухмыляется? Почему так радуется этим ужасным новостям?

– Нет! – кричит он. – Я не то имел в виду! Совсем не то! – Он мешкает, сглатывает рыдание. – Голосование было единогласным, господин президент, против вас.

– Что? – Пугало на пляже обвисает. Плечи поникают, руки истерично хлопают по карманам мокрых штанов. – Грязные сволочи! – вопит он. – Я им хребет-то сломаю!

– Да, сэр! – орет Зиглер. – Они еще пожалеют, что на свет родились.

Рывком достает из внутреннего кармана блокнот и записывает: «Сломать им хребет». К тому времени мокрый президент уже вскарабкался на дюну.

– Что произошло? – рявкает Никсон. – Кто-то добрался до Бергера?

Зиглер кивает:

– А как иначе? Вероятно, это был Эдвард Беннет Уильяме.

– Конечно, – соглашается Никсон. – Нельзя было оставлять тупого сукиного сына одного в Вашингтоне. Мы же знали, что он свое сделает. Затем его и назначили. – Он злобно втаптывает одинокое обледенелое растеньице в песок. – Проклятье! Куда смотрел Колсон? Он ведь должен был Бергером заняться, так?

Зиглер морщится.

– Колсон в тюрьме, сэр. Забыли?

Никсон смотрит на него пустыми глазами, но берет себя в руки.

– Колсон? В тюрьме? Что он натворил? – Подобрав длинную плеть водоросли, он хлопает себя по коленке. – Неважно, я вспомнил… Ну а Эрлихман? Он же умеет вертеть Бергером и прочими клоунами, как чертовыми марионетками!

Зиглер с мгновение смотрит в океан, его взгляд затуманивается.

– Понимаете, сэр … от Джона нам немного пользы. Его тюрьма ждет.

Никсон напрягается, водоросль падает на песок.

– Срань господня, Рон! С чего бы Джону отправляться в тюрьму? Он один из лучших слуг общества, которых мне выпала честь знать!

Теперь Зиглер не скрывает слез, его исхудалое тело сотрясают рыдания.

– Не знаю, сэр. Я не могу это объяснить. – Он снова вперивается в океан, стараясь взять себя в руки. – Ужасные времена, господин президент. Враги надвигаются. Пока вы гуляли по пляжу, позвонили из агентства «Авис» в Лагуне и отказали нам в кредите. Они забрали мою машину, господин президент! Мой золотой «кадиллак» с откидным верхом! Я как раз говорил по телефону с Бузхардтом, ну, понимаете, про Верховный суд, глянул случайно в окно и увидел, как ниггер в форме «Авис» выводит «кадиллак» за ворота. Охрана сказала, у него судебное постановление о конфискации, подписанное местным шерифом.