Я нашел в скалах шахту со спускающейся в темноту лестницей. Загодя стащив из чулана в Пенмаррике свечу и спички, я спустился по ней. Мне тогда было семь лет, и я был слишком мал, чтобы понимать, как мне повезло, что лестница была цела сверху донизу, а шахта такой маленькой, что даже ребенок мог спуститься в нее, не устав. Я добрался до дна. Надо мной сиял голубой овал неба, а вокруг были только влажные каменистые стены и черная дыра входа. Вне себя от восторга, я зажег свечу и бесстрашно отправился в смертельную ловушку заброшенной шахты.

Я плохо представлял себе, где нахожусь, и только чуть позже понял, что был в самой старой части шахты, в лабиринте западных ответвлений рядом с затопленным Кинг-Уоллоу. Стены были влажными, запах странным, пол под ногами твердым и мокрым. Возбуждение охватило меня. Вскоре я добрался до развилки, свернул на левую дорожку и дошел до места, где туннель разделялся на три части. Я снова пошел по левой дорожке, которая повела меня вниз, и неожиданно услышал сильнейший рев воды, который нарастал и нарастал до тех пор, пока, завернув за угол, я не попал в огромную пещеру, где большая машина, грохоча, неустанно подавала воду в желоб.

Подпрыгнув от радости, я решил, что обнаружил подъемник, но это была всего-навсего водяная мельница — примитивный насос, который днем и ночью осушал шахту, хотя в том уже не было никакой необходимости. Потому что Сеннен-Гарт, в отличие от Кинг-Уоллоу, была затоплена всего лишь наполовину; дно шахты было залито водой, а от того места, где я стоял, оно находилось во многих саженях.

Я долго наблюдал за работой помпы, пока, в конце концов, не осмотрелся внимательнее и не заметил под ногами интересный камень. Я наклонился, чтобы его поднять. Через секунду я уронил свечу, пламя погасло, и пещера погрузилась во тьму.

На меня снизошел великий покой. Несмотря на рев воды, я слышал тишину, и у меня было такое ощущение, словно я здесь когда-то уже был, — вещь, разумеется, невозможная. Моей первой мыслью было: «Вот так люди умирают и оказываются на небесах или их дух возрождается вновь».

Несколько секунд я провел в темноте. И мне не было страшно. Это была не та темнота, которой можно испугаться. Понемногу придя в себя, я нашарил свечу, зажег ее и медленно вернулся в забой, чтобы ползти обратно на поверхность.

Позже, когда я рассказал своему другу заведующему шахтой, что начал исследовать Сеннен-Гарт, он чуть не упал в обморок.

— Если бы ты был моим сыном, — сказал он мрачно, когда пришел в себя, — я бы тебя за это выдрал. А теперь послушай меня, мальчик. Ты ведь хочешь вырасти и стать мужчиной, правда? Тогда никогда не спускайся в старые шахты один! Никто из шахтеров не подвергает себя опасности в одиночку, рядом обязательно должен быть кто-то, кто поможет ему в случае надобности. И, прежде всего, он не спускается в шахту, никого не предупредив об этом. А если бы ты там поскользнулся и сломал лодыжку? Кто бы тебя нашел? А если бы ты упал в гезенк — выработку, которая соединяет один горизонт с другим? По шахте нельзя бродить, не глядя по сторонам, так ты можешь больше никогда не увидеть солнечного света. Эти старые шахты — настоящий лабиринт, в них можно заблудиться и не найти пути назад. Да и старые галереи опасны. Ты когда-нибудь слышал об оседании? Случается, деревянные опоры прогнивают настолько, что достаточно пальцем до них дотронуться, и они рассыпаются в прах. Если бы в западной части той шахты произошло оседание, догадываешься, что случилось бы?

Я покачал головой, восхищаясь его знаниями и мечтая когда-нибудь говорить о шахтах так же авторитетно.

— Нет, сэр, — сказал я с уважением.

Я навсегда запомнил то, что он мне тогда сказал. Это стало самым ярким воспоминанием моего детства.

— Из Кинг-Уоллоу пришла бы вода! — проговорил он в точности таким же грозным тоном, каким баптистский священник предвещает: «Небеса ниспошлют адские муки». — И, добившись должного впечатления, добавил: — Шахта рядом с Сеннен-Гарт затоплена до самой штольни. Это значит, что когда ты находишься, скажем, на глубине сотни саженей в Сеннен-Гарте, то огромное количество воды, тысячи галлонов, держатся у тебя над головой в Кинг-Уоллоу. Это как если стоять рядом с огромным чаном воды, у которого тонкие, как бумага, стенки. Один укол в эти тонюсенькие стены, и вода прорвется наружу, а чан разорвет. Западные галереи Сеннен-Гарт опасны, как тысяча дьяволов. Держись подальше от этой шахты!

Но ничто не могло удержать меня от Сеннен-Гарт. Конечно, я стал более осторожен. На случай неприятного происшествия я прятал у себя в комнате записочки, брал с собой веревку, чтобы не заблудиться в лабиринте, но все равно продолжал исследовать шахту. И только-только мне стало наконец казаться, что я знаю старую шахту словно свои пять пальцев, как мои родители расстались, я был отправлен в Алленгейт и семь лет не видел ни одной шахты, а уж тем паче шахт Корнуолльского Оловянного Берега.

Вот так я познакомился с Сеннен-Гарт. Так она стала моей, моим делом, делом всей моей жизни, потому что, когда я узнал ее, единственное, чего мне хотелось, — это снова сделать ее живой, как Левант, и одной из величайших шахт в Корнуолле. Почти все самые лучшие воспоминания моего детства связаны с этой шахтой.

Впрочем, самое лучшее воспоминание не имеет к ней никакого отношения.

Я помню, как возвращался домой.

На свой шестнадцатый день рождения я поссорился с отцом и сел в ночной поезд, идущий в Корнуолл. На следующее утро я оставил багаж в Пензансе на вокзале, чтобы забрать его попозже, нанял в ближайшей гостинице лошадь и выехал из города.

Передо мной, как мираж земли обетованной, расстилались пустоши.

Это было так красиво — каждая веточка вереска, каждое покачивание листьев папоротника, каждый дикий цветок на обочине! Я увидел разрушенные моторные цеха заброшенных шахт прихода Зиллан, прямоугольную башню зилланской церкви, серые кучки разбросанных там и сям ферм и склонился с лошади, чтобы дотронуться до камней по краям дороги, словно не мог поверить в реальность своего возвращения. Но все было вполне реальным. Я поехал дальше медленно, опьянев от радости; черные острые скалы пронзали безупречное небо, воздух был свеж и прохладен.

На восток от меня лежала деревенька Зиллан; ферма Рослин, где жила моя мать с момента нашего расставания, находилась западнее. Я съехал с дороги, свернул на лужайку, но все же не мог заставить себя поторопиться. Край был необычайно красивым, таким незнакомым и в то же время родным. Сердце мое заболело от любви к этой земле. Я вспомнил долгие, тоскливые годы в Алленгейте, которые наконец-то закончились, и слезы выступили у меня на глазах, потому что я был теперь свободен и прибыл домой.

Я увидел дом.

Кто-то заметил, как я приближаюсь. Передняя дверь открылась, и я увидел, что она стоит в тени крыльца.

Тогда-то я и заторопился так, как не торопился никогда в жизни. Я спрыгнул с лошади и побежал. Я бежал и бежал, ноги скользили по влажной земле, и она тоже побежала, и легкий ветерок с пустоши донес до меня запах цветущего шиповника.