Напоминанием о ее почетном месте в обществе, о ее славе был нежный металлический звон наград. В 1933 году она стала Командором ордена Нишан-Ифтикар[694], в 1936-м – кавалером ордена Леопольда I Бельгийского[695] и ордена «Почета и Заслуг»[696] Гаити. Наконец, в 1938 году Жанна стала кавалером ордена Почетного легиона. Саша Гитри, Командор ордена, на этот раз сам попросил вести прием после церемонии. Его поддержка и помощь, оказанные с радостью и восхищением, сделали их гораздо ближе, чем в 1926 году, после первого присуждения титула ордена. Потом Гитри, друг, писатель, поклонник красивых женщин, посвятил этому событию несколько строк: «Годами Вас осыпают розами, но Вы и сами словно розовый бутон. Такие художники – цветы, их нужно беречь и лелеять. Этим вечером Вам воздают те почести, которых все давно ожидали, и громкий хор восторженных голосов восклицает: “Да здравствует правительство, которое украшает фею!”»[697].

А у феи за плечами было уже более пятидесяти лет «государственной службы».

Похороны и крестины

В 1933 году Париж поразили печальные вести. В своей квартире на улице Шеффер умирала Анна де Ноай. Близкие друзья, верные ей уже много лет, знали о ее болезни и страшились неотвратимого исхода. Иногда вечером, словно по волшебству, поэтесса появлялась в свете ярких ламп какого-нибудь парижского ресторана, но в основном проводила время в постели, на которой годом раньше ее запечатлел Вюйар[698], подарив миру возможность тонуть в гипнотическом взгляде ее горящих запавших глаз. Каково же было ее последнее желание? Анна хотела лежать в гробу в платье от Жанны Ланвен – ее любимого кутюрье. 30 апреля 1933 года Анны не стало. В феврале 1934 года появилась модель «Сияние» – зеленое вечернее платье с рукавами, украшенными золотым плетением, оно стало данью памяти от Дома Ланвен.

Как Жанна Ланвен переживала трудности своей эпохи?

Жан Пату, такой же, как она, любитель экзотических тканей, вышивки бисером и аппликаций, неожиданно умирает в 1936 году. В 1937-м Центральный союз декоративного искусства устроил выставку в павильоне Марсан под названием «Бытовой дизайн: 1900–1925 годы». Там была представлена в большом количестве мебель Армана Рато, в том числе и созданные для дома на улице Барбе-де-Жюи, 15: стул для маникюра, табуреточка для ног, торшер и туалетный столик из бронзы с патиной[699]. Сам Рато умер на следующий год, и все это, вероятно, вызывало у кутюрье сложные чувства: гордость от принадлежности к истории моды и сознание собственной значимости для этой великой эпохи смешивались с неприятным ощущением от того, что она уже принадлежит прошлому.

Частичная реконструкция павильона Элегантности 1925 года в рамках выставки павильона Марсан только подкрепляла это впечатление.

Множество важных семейных событий, и горестных, и радостных, тоже говорили о том, что наступило новое время.

Во-первых, уход ее любимой младшей сестры, наперсницы юных дней, Мари-Аликс, которая умерла в Пиле ранней весной 1934 года. В следующем году родились двое детей у Ива и Люси Ланвен: Мари-Жанна и Бернар. Тогда же Ив занял пост в дирекции парфюмерного отделения и начал работать вместе с Жаном де Полиньяком. Сын Мари-Аликс, Жан Гомон-Ланвен, получивший диплом Свободной школы политических наук, умный и предприимчивый молодой человек, тоже уже работал у Ланвен.

Были и другие заботы: хрупкое здоровье и душевное состояние Мари-Бланш. В 1935 году Надя Буланже потеряла мать, это стало для нее настоящей трагедией, потому что она была привязана к матери так же, как и в раннем детстве. Эта смерть даже стала причиной нервного срыва Мари-Бланш, считавшей себя духовной дочерью пианистки. Ей было необходимо выразить Наде свою скорбь, но при этом она не допускала, чтобы внимание близких к ее собственной особе ослабело.

Вернее, она хотела, чтобы Наде выразила соболезнование не она, а кто-то другой, поэтому Жан написал пианистке письмо, объясняя причину, по которой они с женой не были на похоронах: «Мари-Бланш сегодня утром впервые за это время вышла из дома, чтобы навестить вас. Температура почти не опускается, и врач настоятельно советовал увезти ее отсюда.

Он считает, что перемена климата просто необходима. Если бы не его слова, мы непременно отсрочили бы наш отъезд, чтобы быть подле вас в субботу. Вы наверняка понимаете, с каким трудом мы приняли решение отправиться в это путешествие именно сейчас, когда мы больше всего хотели бы остаться рядом с вами»[700].

Возможно, совершая такое бегство, Мари-Бланш подсознательно гнала мысли о смерти своей собственной матери, а может быть, демонстрировала досаду от того, что Надя Буланже перестала заниматься ею в то время… В любом случае, поведение Мари-Бланш показывало, какую жизнь она вела: по-прежнему вольную и беспорядочную, подчинявшуюся лишь строгому распорядку вечеринок, приемов, путешествий, музыкальных конкурсов и ночей, посвященных искусственным наслаждениям.

1938 год стал важным периодом для карьеры Мари-Бланш.

Графиня участвовала в деятельности вокального ансамбля под руководством Нади Буланже, в частности в серии турне по Соединенным Штатам и в парижских концертах. Например, во втором ежегодном выступлении Концертного общества Парижской консерватории в программу вошли сочинения Гуно, Дебюсси и Жана Франсе, а также Монтеверди[701].