Можно только удивляться, как эта женщина, довольно неприветливая, всегда строгая в молодости, сумела так тщательно проработать свой образ в пожилые годы. Нельзя забывать об удовлетворении, которое принесли ей финансовый успех и известность в обществе. Стоит вспомнить еще ее любовь к картинкам, вырезанным, разложенным по коллажам, приклеенным в альбомы – образ, питавшие ее вдохновение, необходимые для работы, приближавшие успех. Наконец, ее портреты – немного высокомерной пожилой дамы, по ним мы можем составить представление о ее каждодневной жизни, они служили своего рода ее интимным дневником.

Роджер Шалль, привыкший снимать «сюжеты» о жизни общества для газет с большим тиражом, например для L’Illustration, много раз работал для Ланвен, делая фотографии моделей на открытом воздухе, натюрморты из ее косметической продукции для рекламы и для репортажей о работе салонов, ателье и домов моды. Он оставил несколько ценных снимков Жанны за работой, в кабинете на улице Фобур, 22. Как-то днем в 1936 году фотограф снял ее, закопавшуюся в книги, эскизы, образцы тканей и не обращавшую ни малейшего внимания на посетителя[666]. Волшебный момент, ничего уже не осталось от той строгости и замкнутости, о которой вспоминал Жан Гюго, бывший некогда другом по играм с Мари-Бланш. Он предложил сделать серию рисунков о моде и изобразил момент, когда кутюрье «восседала в фиолетовом платье с золотым веером в руке»[667] – иначе говоря, в позе королевы, держащей скипетр.

Кроме образа королевы haute couture, Шалль умел показать Ланвен другой: как она сидит вечером одна у себя дома на Барбе-де-Жуи, в салоне-галерее на первом этаже, покрыв ноги толстым покрывалом из лисьего меха, читает или занимается той мелкой работой, которой у нее регулярно скапливалось очень много, время от времени кладет руку на круглый столик на одной ножке, стоящий рядом, или принимает почту у слуги в белой куртке[668].

Одна деталь всегда бросается в глаза – руки кутюрье. С годами они не утратили красоты и стали, если так можно сказать, самой известной частью ее образа: безупречные руки, они кажутся слишком большими, с длинными крупными пальцами, которые «обращены к небу», если использовать слова, обращенные к Ивонне Прентам. Это и запечатлел фотограф Франсуа Коллар[669]. Ее руки были одновременно нежные и твердые, идеально ухоженные – красивый маникюр, красный лак, кольца…

Руки и днем перебиравшие образцы тканей, да и вечерами, только иногда знавшие отдых.

Ее изящные руки почти стали эмблемой модного Дома.

Американский журнал Harper’s Bazaar накануне войны опубликовал на двойном развороте фотографии рук знаменитых французских кутюрье[670]. Там было несколько пар мужских рук: Менбоше с углем для рисования; Лелонг, открывающий портсигар; Молино с зажженной сигаретой; остальные – руки женщин. Руки тех, кто считался мастерицами кроя: самая известная тут Аликс; творцами-дизайнерами: руки Скиапарелли, комкающие газету, аллюзия на экзотические материалы, которые она любила; двойственные, сложные фигуры мира моды – Шанель была единственной женщиной, которая курила, в левой руке у нее сигарета, а в правой – карандаш. У Тальбо видны и руки, и предплечья, и даже высокий бюст. Ланвен – единственная, у кого на фотографии видны только руки, без аксессуаров, без атрибутов модельера, тканей, карандашей, булавок. Комментарий объяснил, что такое «стиль Ланвен»: «Сущность классической французской элегантности – это обязательно культура улицы Фобур, безмятежный аристократический образ жизни».

Описывая свой рабочий день, Антуанетта, работавшая в отделе couture, 27 апреля 1939 года отметила визит мадам Голдштейн, которая «ожидала речи Гитлера, чтобы принять окончательное решение»[671]. Американский президент Рузвельт вскоре напишет в Берлин канцлеру от имени тридцати одной страны запрос о подтверждении ненападения. На следующий день, 28 апреля 1939 года, Гитлер выступил с речью перед рейхстагом и провозгласил измену Англии и Польши.

Этот новый кризис мог бы разрешиться, как и все предшествующие, сначала вызывавшие беспокойство в Европе, а потом преодоленные силами дипломатии.

Утомленность завоевателей 1918 года и ослабленные к 1929 году экономические силы позволяли верить, что никакая война уже невозможна, по крайней мере между Германией и западными демократическими странами. Речь 28 апреля не смогла разубедить мадам Голдштейн сделать покупку.

Экономический кризис

Всеми признается тот факт, что серьезный экономический кризис 1929 года затронул Францию довольно поздно и вызвал меньше убытков, чем в Соединенных Штатах или в других европейских странах, например в Германии.

Но кризис затянулся. Цена одежды стала слишком высока и для тех женщин, которые до этого могли себе позволить одеваться у знаменитых парижских кутюрье. Количество клиентов сократилось до такой степени, что некоторые из них даже подумывали о смене профессии. В 1935 году, вернувшись из путешествия по Америке с эскортом из нескольких нитевидных моделей, Люсьен Лелонг открыл на базе своего Дома моды отделение, где продавались модели, вышедшие в ограниченном количестве с ярлыком «Люсьен Лелонг, специальный выпуск».

Они подгонялись по меркам конкретной покупательницы.

Некое подобие prêt-à-porter от Высокой моды.

В 1935 году почти все кутюрье старого поколения исчезли: Дреколь объединился с Агнес в 1931 году; сестры Калло в 1933-м прекратили работу и в 1937-м продали предприятие другому владельцу; Ворт закрыл салон; Редферн, Шеруи, Преме больше не существовали. На сцену вышло новое поколение: в 1937 году открыли свои салоны в Париже Жак Фат, Жан Дессе и Кристобаль Баленсиага.

Пуаре к тому времени уже давно закрыл свой Дом моды, или, точнее сказать, банк закрыл его. Великий фантазер лишился средств, коллекций и недвижимости. Одинокий и больной, он жил в постоянном поиске идей и денег. То он публиковал очередную книгу воспоминаний, то редактировал сборник рецептов[672], а то начинал работать в театре. С огромным упорством, но уже без иллюзий, он продолжал писать картины.