— На мне были тапочки.

— Я видел, как к тебе вскарабкался Милоу со своими хлопковыми конфетами в шоколаде. Мы все всегда тебя вроде как уважали тогда, Йоссарян. Знаешь, я и теперь тебя уважаю.

— Это почему, Сэм? — спросил Йоссарян и запнулся. — Ведь я всего лишь псевдо-ассириец.

Зингер понял.

— Нет, не поэтому. Начиная с армии, это не играло роли. Я там подружился с неевреями. И ты за меня заступился, когда тот тип в Южной Каролине начал меня избивать. И в журнале «Тайм» это не имело значения, мне там было совсем неплохо и я водил дружбу с протестантами и познакомился со многими выпивохами.

— Мы ассимилированы. Вот что еще хорошо в этой стране. Если мы ведем себя, как они, то они нас принимают.

— Там я познакомился со своей женой. Хочешь, я тебе скажу кое-что, Йоссарян?

— Йо-Йо.

Сэм Зингер покачал головой.

— Женившись, я ни разу не переспал с другой женщиной, да мне и не хотелось, и это всем казалось ужасно странным, и девушкам тоже. Только ей это не казалось странным. Вероятно, они думали, что я голубой. С ее первым мужем все было наоборот. Он был бабником, а мне раньше всегда казалось, что и я хотел быть таким. Когда я с ней познакомился, она предпочла меня.

— Тебе ее не хватает?

— Не хватает.

— Мне не хватает семьи. Я не привык жить один.

— И я тоже не могу к этому привыкнуть. Повар из меня никакой.

— И из меня тоже.

Сэм Зингер задумался.

— Нет, я думаю, сначала я тебя зауважал, потому что ты был офицером, а в те времена у меня было детское представление, будто у офицеров в голове больше, чем у всех остальных. Иначе и мы тоже были бы офицерами. Ты вроде всегда знал, что делаешь, кроме тех случаев, когда терял направление и вел нас через Атлантику. Даже когда ты валял дурака и делал всякие глупости, в них, казалось, было больше смысла, чем во многом другом. Стоять голым в строю, когда тебе вручают медаль. Мы все чуть со смеху не померли, когда увидели эту картинку.

— Я ничуть не рисовался, Сэм. Большую часть времени я пребывал в паническом состоянии. Я иногда просыпался по утрам и пытался понять, где я, а потом пытался сообразить, что я, черт возьми, здесь делаю. Иногда я и теперь просыпаюсь с такими же мыслями.

— Ерунда, — сказал Зингер и ухмыльнулся. — И мне всегда казалось, что ты трахаешься сколько хочешь, тогда как остальным это не удавалось.

— Ну уж, совсем не сколько хочешь, — сказал Йоссарян, рассмеявшись. — Больше было трепу.

— Но когда ты сказал, что больше не будешь летать, мы все держали за тебя пальцы. Мы отлетали наши семьдесят заданий и были в той же лодке.

— Почему же вы не присоединились ко мне?

— Нам не хватало смелости. Нас послали домой сразу же после того, как тебя поймали, так что для нас все обернулось как нельзя лучше. Я тоже сказал «нет», но к тому времени они уже предоставили мне выбор. А что случилось с тобой?

— Меня тоже отправили домой. Они грозились меня убить, посадить в тюрьму, они сказали, что уничтожат меня. Они дали мне майора и отправили домой. Они хотели, чтобы все было шито-крыто.

— Большинство из нас восхищалось тобой. Да ты и теперь, кажется, знаешь, что делаешь.

— Это кто сказал? Я больше ни в чем не уверен.

— Брось ты, Йо-Йо. На нашем этаже говорят, что ты даже затеял роман с одной из сестер.

Йоссарян чуть не вспыхнул от гордости.

— Это уже и туда дошло?

— Нам об этом сказал доктор моего приятеля, — весело продолжал Зингер. — Я помню, что на Пьяносе у тебя тоже что-то было с одной из сестричек, а?

— Очень недолго. Она меня бросила, потому что сочла ненадежным. Беда в том, что если уж ты вскружил девушке голову, то должен кружить ее и дальше. Но это не имеет никакого отношения к любви.

— Я это тоже знаю, — сказал Зингер. — Но ты и еще пара ребят были с ней на берегу в купальных костюмах в тот день, когда Малыша Сэмпсона разрубило винтом самолета. Ты ведь помнишь Малыша Сэмпсона?

— Черт, конечно же, помню, — сказал Йоссарян. — Неужели ты думаешь, что я мог забыть Малыша Сэмпсона? Или Макуотта, который был в том самолете, что разрубил Малыша на части. Макуотт был моим любимым пилотом.

— И моим тоже. Он был пилотом во время рейда на Феррару, когда нам пришлось заходить на цель второй раз и когда убили Крафта, и бомбардира, которого звали Пинкард.

— Так ты был со мной в самолете и на этом задании?

— Конечно, был. А еще я был в самолете с Заморышем Джо, когда он забыл про запасной рычаг для выпуска шасси. И его наградили медалью.

— Мне тоже дали медаль за Феррару.

— Трудно поверить, что все это действительно было.

— Мне знакомо это чувство, — сказал Йоссарян. — Трудно поверить, что я позволил им делать со мной все это.

— Мне знакомо это чувство. Знаешь, странно с этим Сноуденом. — Зингер помедлил. — Я его не так уж хорошо знал.

— Я его просто не замечал.

— А теперь мне кажется, что он был одним из самых близких моих друзей.

— И я чувствую то же самое.

— А еще я чувствую, — гнул свое Сэмми, — что он — это лучшая часть моей жизни. Мне не нравится, как я об этом говорю. В этом есть что-то безнравственное. Но после него в моей жизни остался случай, нечто драматическое, о чем теперь можно поговорить, и нечто, доказывающее, что та война была по-настоящему настоящая. Люди теперь почти ничему не верят из того, что было; моих детей и внуков не особо интересуют все эти древности.

— Приведи ко мне своего приятеля, и я ему скажу, что это правда. Он здесь с чем лежит?

— Да так, обследование.

— А обследует его Тимер? — Йоссарян покачивал головой.

— Они давно знают друг друга, — сказал Зингер.

— Ах, вот оно что, — сказал Йоссарян голосом, исполненным саркастического сомнения, и Зингер понял, что обмануть Йоссаряна ему не удалось. — Ну, Сэмми, так что же там дальше? Я так и не научился штурманскому делу, но ориентироваться, вроде, стал получше. Я знаю многих женщин. Я хочу жениться еще раз.

— Я тоже знаю нескольких женщин, но в основном это старые друзья.

— Не женись, пока не почувствуешь, что у тебя нет другого выхода. Пока в этом не будет необходимости, ничего хорошего из этого у тебя не выйдет.

— Я могу еще поездить по свету, — сказал Зингер. — Друзья советуют мне совершить кругосветное путешествие. У меня есть знакомые времен моей работы в «Тайм». У меня есть хороший приятель в Австралии; он давно болен, у него болезнь Гийана-Барре, Он уже тоже не молод, и передвигаться на костылях ему не очень-то легко. Хотелось бы повидаться с ним еще раз. Есть у меня и еще один приятель — в Англии, он на пенсии, а другой — в Гонконге.