отпечатков пальцев, и теперь непонятно, что с ними делать.

Без четверти одиннадцать Бейкер вышел в приемную и свирепо огляделся вокруг:

– А что, мисс Бранд до сих пор нет?

– Ни слуху ни духу.

– Прошло больше часа с тех пор, как она вышла из дома. – Окружной прокурор тяжело вздохнул. – Позвони еще раз к ней домой и соедини меня с тем, кто подойдет к телефону.

Глава 13

Сестры Бранд, дядя Куин и Тайлер Диллон, сидя за кухонным столом в доме сестер, с аппетитом ели сэндвичи с ветчиной, печенье и малину, запивая все это горячим кофе. Детективная история с найденными патронами в изложении Диллона и Клары, а также сага о похищенной сумочке из уст Пеллетта постоянно прерывались в силу независящих от рассказчиков причин. Таю Диллону то и дело приходилось отгонять от порога назойливых репортеров. Друзьям и знакомым, пришедшим с поздравлениями, а на самом деле с целью утолить любопытство, он прямо на пороге объяснял, что Делия с Кларой очень устали и нуждаются в отдыхе. На все расспросы по телефону интересующиеся получали все тот же вежливый ответ. Единственный звонок, который Диллон не стал игнорировать, был из офиса окружного прокурора. Пеллетту надлежало явиться туда в восемь, а Кларе – в десять вечера. После жарких дебатов, стоит ли Кларе принимать приглашение, она заявила, что, пожалуй, пойдет и на этом поставит точку.

Незадолго до восьми Пеллетт удалился. Сестры и Диллон выпили еще кофе, а когда кофейник опустел, Клара принялась убирать грязную посуду.

Однако Тайлер решительно забрал у нее чашки и тарелки:

– Вы, девочки, едва стоите на ногах. Ты, Делия, поднимайся к себе и ложись в постель, а ты, Клара, ступай в гостиную и часок подремли. Я уберусь на кухне и потом тебя разбужу, если ты, конечно, не передумала насчет встречи с окружным прокурором.

Предложение Диллона встретило возражение с обеих сторон, но в результате Клара капитулировала и отправилась на диван в гостиной, оставив посуду Тайлеру с Делией. Несколько минут на кухне слышались лишь звяканье в раковине чашек, блюдец, тарелок и столовых приборов, журчание льющейся воды да стук буфетных дверок. Делия, с поникшими, почти как у Куина, плечами, мыла тарелки чисто механически, без огонька. Тай, порывисто перемещаясь по кухне, приносил посуду, вытирал ее, после чего убирал в буфет. И внезапно он продекламировал:

– Люблю я мыть посуду, тарелки, чашки, ложки вытирать, но я, как все зануды, хочу траву косить и детские подгузники стирать.

Делия покосилась на Диллона со слабым подобием улыбки. Тогда Диллон, оставив стихи, перешел на прозу:

– Обычно косят траву на лужайках вокруг счастливых и процветающих домов. Подгузник – это аналог детской пеленки, новое слово в уходе за младенцами. А младенцы – это то, что делает дом счастливым, хотя и не столь процветающим. Дом – это место пребывания мужчины и женщины, которых, будем надеяться, связывают супружеские узы. И сделать эти постулаты уместными, правомочными и вещественными может один-единственный факт: наше вступление в брак.

– Боже мой, Тай! Не начинай. Не сейчас.

Он принялся вытирать очередную тарелку:

– Ладно, Дел. Прямо сейчас я не буду на тебя давить. И как только мы закончим с посудой, не стану нарушать твой покой, поскольку, как я уже сообщил чуть ли не сотне человек, ты остро нуждаешься в отдыхе. Однако перед уходом я должен снять камень с души и кое в чем признаться. – Диллон поставил тарелку и взял другую. – Ты сегодня сказала Харви Энсону, что не хочешь, чтобы он был твоим адвокатом, потому что решил, будто ты застрелила Джексона и, более того, сделала это по личным мотивам интимного характера. Но ты должна знать и имеешь полное право знать, что собираешься замуж за человека, который думал точно так же… Нет, погоди, я продолжу вытирать посуду. Хотелось бы, чтобы наш разговор оставался беззаботным, даже легким. Нет-нет, я не собираюсь делать краткий доклад на эту тему. А только хочу сказать, что при сложившихся обстоятельствах буквально любой мужчина, если только он не безмозглый болван, подумал бы то же самое. Ты не хуже меня знаешь все обстоятельства дела. Да, я думал, это ты из-за того, что он уволил твою сестру, но при отсутствии у тебя явного мотива вывод напрашивался сам собой. То, что я тогда думал, уже не имеет значения. Что действительно важно, по крайней мере для меня, как я себя после этого чувствую.

– Ради всего святого, Тай, тебе незачем делать краткий доклад. Полагаю, при сложившихся обстоятельствах…

– Прости меня. Я скоро закончу. И с посудой тоже. Знаешь, за эти пару дней я едва не сошел с ума. Мне казалось, я мог голыми руками разбить тюремные стены. Я был на грани и готов на все, абсолютно на все, лишь бы тебя оттуда вытащить. Вчера утром по дороге к Кларе я спрашивал себя: чем объясняется твой поступок? Я имею в виду Джексона. Непорочность и целомудрие? Впрочем, вся эта история позволила мне рассмотреть наши отношения в совершенно ином свете. Да, я и раньше говорил тебе слова любви, предлагая руку и сердце. Но похоже, не слишком настоятельно. Однако только сейчас я понял, что не могу без тебя жить… Черт, не знаю, как это объяснить, я ведь обещал, что разговор будет легким! Но я весь твой. Твой навсегда. Констатация достоверного факта. – Диллон взял последнюю тарелку. – Естественно, это всего лишь преамбула, но после твоего сегодняшнего заявления Энсону я должен был тебе открыться. Когда придет подходящий момент, я продолжу с того же места… А что делать с полотенцем? Повесить обратно на вешалку?

– Да ладно, пусть сохнет, – кивнула Делия, отскребая раковину.

Опершись о стол, Диллон наблюдал за тем, как она выжимает тряпочку.

– Похоже, мне пока не на что рассчитывать. Скажи, ты хоть немножечко думала обо мне, пока была за решеткой?

Делия молча вытерла руки, затем посмотрела на Диллона:

– Я думала обо всем на свете. О прошлом, настоящем, будущем. О родителях, о жизни и смерти, о поступках и словах людей, о том, что есть правда и что есть ложь, и, наконец, о том, как понять, действуешь ли ты по велению души. Я думала о том, что никогда не выйду из тюрьмы и меня казнят по обвинению в убийстве, а также о том, что буду делать, если, паче чаяния, выйду на волю. Впрочем, мысли мои были не слишком глубокими и постоянно куда-то улетали. Я мысленно рисовала себе свое освобождение. Ты тоже присутствовал в моих фантазиях.