Охота началась перед рассветом – из крепости выехал маленький отряд. Хигбольд взял с собой только ловчего с лучшими легавыми и оруженосца.

След был свежим и ясным, собаки бодро бежали по нему. Но скоро им пришлось свернуть с большой дороги в поля. По бездорожью люди скакали не так быстро, и псы их опередили. Лай своры говорил отставшим охотникам, что собаки еще держат след. Хигбольд, смиряя страх тугой уздой, не торопил коня, но вся его осанка говорила, что, отрасти он крылья, не замедлил бы взмыть на них в воздух и помчаться вперед.

Места становились все глуше. Лошадь оруженосца охромела от усталости, ему пришлось отстать. Хигбольд даже не оглянулся на юношу. Солнце поднялось высоко, впереди лежала гладкая зелень трясины. Леденящий холод в душе Хигбольда подбирался к сердцу. Если кот добрался туда, след его пропадет.

У границы этой мрачной страны след резко взял в сторону и потянулся по краю, словно зверек решил не доверяться манящей безопасности болот.

Наконец они подъехали к хижине, выстроенной из того, что давала эта глухая страна: стены из камней и булыжника, крыша из сучьев и веток. Собаки перед этой хижиной шарахнулись, словно наткнулись на невидимую стену. С визгом бросившись вперед, они снова отлетели и будто обезумели от ярости.

Их хозяин сошел с измученного коня и кинулся вперед. Но и ловчего встретила преграда. Споткнувшись, едва удержавшись на ногах, он выбросил вперед руки, повел ими вправо и влево. Казалось, ладони скользят по прочной стене.

Хигбольд, спрыгнув с седла, шагнул к псарю:

– Что такое? – Он заговорил впервые за много часов, и его голос царапал ухо.

– Здесь… здесь стена, господин, – выговорил ловчий, пятясь и от преграды, и от Хигбольда.

Хигбольд не замедлил шага. Он обошел ловчего и скулящих, жмущихся брюхом к земле собак. И человек, и его псы сошли с ума. Не было там никакой стены, только эта хижина и в ней – то, что он ищет.

В раздражении он с силой ударил по хлипкой двери, и та распахнулась.

Хигбольд увидел перед собой грубо сколоченный стол и табурет. На табурете сидел Калеб. На столе мурлыкал под ласковой рукой человека кот. Рядом с ним лежало кольцо.

Хигбольд потянулся схватить свое сокровище. Едва увидев его, он забыл все на свете. Ни кота, ни человека для него больше не существовало. Но вторая рука Калеба легко накрыла кольцо, и Хигбольда приковало к месту.

– Хигбольд, – прямо обратился к нему Калеб, не тратя слов на почтительное титулование. – Ты злой человек, но достиг власти – слишком большой власти. В последний год ты очень умно ею распоряжался. Еще немного, и корона у тебя в руках – разве не так?

Он говорил тихо и свободно, словно не ведал страха. Оружия у него не было – кроме того, что под ладонью. Хигбольд от ненависти забыл о страхе, ему сейчас хотелось одного: разбить лицо Калеба в кровавую кашу. Но он и пальцем не мог шевельнуть.

– Ты, мне думается, – продолжал Калеб, – получил от него много добра.

Он приподнял ладонь, открыв перстень.

– Мое! – Хигбольд едва не сорвал горло криком.

– Нет, – покачал головой Калеб, говоря мягко, словно с ребенком, который требует чужую игрушку. – Я расскажу тебе, Хигбольд. Этот перстень – подарок, он дан мне по доброй воле. Я сумел немного облегчить смерть создания, не принадлежащего к нашему роду и замученного насмерть твоими братьями по духу. Ее застигли врасплох, не то она бы защищалась – ты сейчас на себе испытываешь, какая у нее была защита. Но ее взяли обманом и обошлись с ней так жестоко, что всякому стало бы стыдно за человеческий род. Я пытался помочь, но мало что сумел сделать. Мне оставили этот знак – и мое право на него подтвердили ее сородичи. Впрочем, время его действия ограниченно. Я хотел использовать его во благо. Тебе это смешно, Хигбольд?

Ты же, прикрываясь именем жены, заставил меня прийти на помощь женщине, которую я считал обиженной тобой. Я был слеп и сам пустил в дом измену. Я – простой человек, но кое-что по силам и простым людям. Принять Хигбольда как верховного короля этих земель – это зло за пределами наших желаний и страхов.

И потому я обратился к обитателям болот и с их помощью расставил ловушку, чтобы завлечь тебя сюда. Ты в нее и попался, проще простого. А теперь…

Он поднял ладонь, оставив перстень лежать на столе. Камень будто светился, и Хигбольд прикипел к нему взглядом, ничего больше не видя. За пределом его взгляда, в стороне от сияния зеленого с красным камня, прозвучал голос:

– Возьми кольцо, раз ты так этого хочешь, Хигбольд. Надень его снова на палец. А потом ступай и бери свое королевство!

Хигбольд понял, что рука его свободна, и протянул ее. Пальцы сжали кольцо. Торопливо, пока не вернулось колдовство, Хигбольд надел его на палец.

Он больше не взглянул на Калеба – выбежал из хижины, словно там и не было никого. Собаки, лежа на брюхе в грязи, вылизывали сбитые лапы. Ловчий сел на пятки, уставившись на вернувшегося господина. Обе лошади стояли, понурив головы, роняя пену с удил.

Хигбольд не подошел к коню и не заговорил с заждавшимся его ловчим. Нет, он обратился лицом на запад или чуть южнее. И, словно увидел перед собой желанную цель, зашагал прямо в трясину. Ловчий не пытался его остановить. Он, разинув рот, смотрел вслед, пока туман не поглотил человека.

Из хижины вышел Калеб с котом на плече, встал как ни в чем не бывало. Он первым и нарушил молчание:

– Воротись к своей госпоже, мой друг, и скажи ей, что Хигбольд ушел искать свое королевство. Он не вернется.

Потом и он тоже канул в болотный туман, и больше его никто не видел.

Ловчий, вернувшись в Клавенпорт, рассказал госпоже Исбель все, что видел и слышал. Тогда она собралась с силами (словно избавившись от лежавшей на ней тени или действия яда) и вышла из своих покоев. Она приказала раздать богатства Хигбольда людям.

В самые жаркие дни лета она до рассвета выехала из крепости, взяв с собой только одну служанку (ту, что привела из отцовского дома, издавна преданную госпоже). Часовые со стены видели, как они ехали большой дорогой. Куда они уехали, никто не знает, и больше их не видали.

Искала ли она мужа или другого – как знать? Трясины Сорна не открывают своих тайн людям нашей крови.

Я до боли в глазах вглядывалась в неровную дорогу. От глаз тупая боль расходилась в кости глазниц. Крепкий, выросший в горах жеребчик, спасенный в стычке с волками-грабителями, спотыкался. Головокружение ударило меня как острием меча, и я ухватилась за луку седла.