вечеру они не добрались до поселения и вновь заночевали на безлюдном берегу. Никто больше не просил Ситрика сказывать у костра, никто не хотел слышать его голос. Иголка и та всюду следовала теперь за Хельгой, потеряв к послушнику всякий интерес. Лишь жена Одена протянула ему миску с похлёбкой с какой-то вымученной улыбкой.

– Спасибо, – как можно тише сказал Ситрик.

Он злился. Злился и не понимал, почему семья Одена так решила обращаться с ним. Разве не заслужил он благодарности? Разве не он вытащил Хельгу из кровавой густой воды, когда Ингрид, точно наигравшись, бросила её тело на дно озера?

Ему хотелось уйти прочь от людей, чтобы снова остаться одному. Хотелось покинуть даже Холя. Он смотрел поверх костра на чёрную пустоту, что изгибалась в танце горячего воздуха за спинами плотно сидящих людей. И эта тьма манила его, просила отойти от огня и лагеря, оставив свою привязанность и боль в крошечном кругу света.

Прежде он искал людей, тянулся к ним, боясь одиночества, но, найдя с ними встречу, разочаровался.

Холь молча сидел в худе, всё так же боясь проронить хоть словечко при посторонних. Даже Иголку он вывел тогда из лесу обратно к озеру, используя лишь птичий крик. И как за столько лет Холь не отвернулся от людей?

Ситрик не заметил, как задремал, и во сне его продолжала хлюпать носом Иголка да переговаривались шёпотом мужчины с матерью да отцом, поминая имя Гисмунда. В тревожном и беспокойном сне плескалась, заточённая меж берегов, красная густая кровь да шумела в ушах чистая вода реки, разбиваемая на капли и клочки неумолимыми вёслами. Та, что прокляла себя, назвав погибелью и смертью, выходила из крови озера и шла к речной воде, неся на своих волосах красную солёную отраву. Она заходила в реку, и та окрашивалась розовым. Она шла и шла, уходя всё глубже под воду, пока не скрывалась её голова. Дрогнула поверхность реки и застыла, обратившись льдом.

Тогда только Ситрик встрепенулся, проснувшись. Он медленно открыл глаза. Мужчины спали, и Оден, сторожа их сон, ковырял длинной палкой в костре. Пасмурное небо успело слегка посветлеть с одной из сторон.

Изо рта Ситрика вырвалось облако пара. Он проводил его взглядом и попытался снова уснуть, да только сон не шёл, свалился, как покрывало с головы. Ситрик приподнялся, сел у огня под пристальным взором Одена и осмотрелся.

Всё кругом стало белым, седым, точно перья Холя. Трава, поцелованная ночным морозом, укрылась инеем, словно одеялом. Деревья, почувствовавшие дыхание зимы, замерли в исполненном тревоги ожидании. На каждой оброненной сосной иголочке, на каждой свалившейся с куста ягоде и каждой шишке, что прижала от холода к себе свои юбки, торчали короткие белые иглы. Они были слабы, тонки, не могли пока никого погубить, но скоро настанет пора жестокой Зимы. По пятам она шла, на подолы наступала и меньше чем за луну добралась уж руками до хрупкого лета. Сдавила его шею, чтобы то не дышало больше по утрам на травы и не согревало их своим дыханием.

Ситрика била крупная дрожь. Он подобрался ближе к костру, утянув за собой одеяло, что сшила Бирна. Уселся, закутавшись по самые уши, да всё никак не мог согреться. Успеет ли он добраться до Ве или же заметёт его в пути первая зимняя стужа? Кажется, двенадцать дней Солнца минуло от середины лета ещё на позапрошлой неделе. Уж через седмицу настанет время первых жертвоприношений. Сначала забьют птиц, что носят на крыльях своих тепло, а там уж недалеко будет до страшного месяца Йоля, когда лоси сбросят рога на промёрзшую насквозь землю. Упадёт кость с живого на кости мёртвых.

Но есть ещё время у рек быть живыми. Лишь к Йолю покроются они ледяной бронёю и застынут, точно мёртвые у порога. Ситрик мотнул головой, разгоняя последние остатки сна, где реки да озёра уже сковал лёд.

Он успеет, а иначе и быть не может. Он успеет, и тысячи лет ему не надо.

– Эй, – негромко окликнул Оден, заставляя Ситрика вынырнуть из глубоких вод раздумий. Тот ждал, что старик назовёт его богомольцем, как прежде, но этого не произошло. – Я спросить хотел кое-что.

– Что же? – неохотно отозвался Ситрик.

– Почему Хельга говорила так странно тогда на… озере?

– Это была не Хельга, а иная. Наверное, можно назвать её никсой, – прошептал Ситрик, не желая разбудить людей, спавших у костра.

– Но раз уж она не Хельга, то почему тянула руки ко мне, будто я ей родной отец?..

– Я думаю, что никса хотела забрать тебя и отдать озеру вместе с Гисмундом.

– Зачем я ей? – Оден фыркнул.

– Наверное, потому, что ты стар и скоро должен умереть. Эта дева предрекает смерть.

Оден так и застыл с открытым перекошенным ртом. Явно не это он хотел услышать, и Ситрик пожалел, что сказал правду. Лицо старика ожесточилось. Он готов был наброситься на Ситрика с кулаками за то, что тот посмел ему сказать. С превеликим трудом подавив в себе гнев, Оден принялся молиться. Ситрик скривил лицо и отвернулся. У самого молиться не было ни сил, ни желания.

Ситрик и сам задумался над своей догадкой. Ингрид обещала стать смертью, и боги исполнили её желание так, как посчитали нужным… Так, что теперь ей нужен Зелёный покров, чтобы спастись от своего же проклятия. Скольких ещё она уже успела забрать в холодные земли кроме Ольгира и Гисмунда?

Ольгир не ошибся, когда посчитал, что перед ним сейдкона…

Ситрик поёжился. Выходит, что это она, сама Смерть, ходила за ним по пятам?

Когда солнце пошло в сторону захода, на берегу показался Оствик. Он был похож на Онаскан, что так же окружал частокол вокруг пристани, но только был в десять раз меньше. Большой дом да столбчатая церковь с высокой покатой крышей торчали из-за городских стен.

С пристани к ним навстречу вышла небольшая лодка с городской стражей. Бегло осмотрев судно, они раскрыли проход на воде.

– Кто такие? – поинтересовался один из стражников.

– Переселенцы, – неохотно ответил Оден. – Я брат Ликбьёрна. Ищем у него крова.

– Знаем такого, – с довольным видом хмыкнул второй стражник. – А везёте что? Надеюсь, ничего дурного? Может, вести какие из Онаскана?

– Из дурного тут только моё паршивое состояние, – раздражённо скрипнул зубами Оден. Он откинул полог с деревянного креста и явил