его стражникам. – Вот что везу в подарок городу и местной церкви.

– Ты, брат Ликбьёрна, не серчай. А подарок твой наверняка обрадует нашего святого отца.

– Будем надеяться.

Вскоре они ступили на землю. Ситрика ещё долго качало с непривычки – стоять на ровной поверхности пристани было даже неудобно. Ноги сами пружинили, привыкнув вторить размеренному ходу судна.

Нашёлся и провожатый, присланный братом Одена. Он провёл их к нужному дому и вернулся к стражникам. На пороге жилища, большого и добротного, тут же показался улыбчивый и широкий мужичок, как две капли воды похожий на Одена, только обширнее в несколько раз. Братья обнялись. Из дому высыпали прочие родичи, чтобы приветствовать семью. На лицах Иголки и Хельги оттаяли скромные и нерешительные улыбки. Ситрик постоял около семьи немного и, в который раз накинув на голову слетевший худ, быстро ушёл скорее прочь от богатого двора. Он там был не нужен, он там был чужим.

– Богомолец! – негромко окликнула Иголка, почувствовав, что человек, стоявший у неё за спиной, вдруг исчез.

Никто ей не ответил. Она огляделась вокруг и крикнула:

– Богомолец, где ты?

Нигде его не было.

– Полно тебе кликать его, Иголка, – покровительственным тоном произнёс старший брат. – У него своя дорога, у нас – своя. Пусть идёт своим путём.

Ида посмотрела на него обиженно и сердито. Ей хотелось плакать, но слёз уже не оказалось на дне; их вычерпали, вытопили, оставив только острые кристаллы соли в глубине.

– Как его звали? – внезапно спросила она.

– Да как-как. Богомолец же, сама знаешь, – равнодушно бросил брат и окликнул служку, чтобы тот помог донести с пристани резной крест.

Иголка пристыженно приумолкла. Не догадалась, дурочка, даже имени чужого спросить.

Ситрик вышел за ворота города и пошёл к лесу. На незнакомца посматривали с опаской и каждый раз спрашивали, кто он и откуда. Недолго думая, Ситрик отвечал, что он младший сын Одена. Ничего, скоро он уйдёт из города и никто больше не вспомнит о нём и кем он был.

Холь, напуганный своими потемневшими перьями, решил вновь поменять обличье, а потому и шли они в лес, чтобы огненная птица смогла совершить свой обряд вдали от людей.

– Да что же это такое? – бурчал Холь. – Снова сгорел меньше чем за месяц!

– Такого не было прежде? – Ситрик невольно проявил участие. За столько дней пути они с Холем породнились, и теперь он, пожалуй, смог бы назвать огненную птицу своим другом. Что же, в самом деле он теперь друг ветте…

– Второй раз, – буркнул Холь. – Не нравится мне всё это.

– А ты не думаешь, что в этот раз будет то же самое?

– Думаю.

Холь распушил перья, разозлившись.

– Не люблю думать! – каркнул он.

Ситрик усмехнулся.

Лес укрыл своей тенью. Густой мох пружинил под ногами, напоминая телу о том, что не так давно оно так же мягко качалось в ладье. И всё же ходить пешком Ситрику нравилось гораздо больше.

Он глубоко вдохнул сырой лесной воздух, дурманяще пахнущий палыми листьями и грибами. Со всех сторон его обступили тесно ели, угрожающе выставив обломки нижних ветвей. Ситрик бродил меж ними, уходя с тропы, подальше от мест, где могли пройти нарочно иль случайно люди. После стольких седмиц, проведённых в лесу, пусть и с Холем на плечах, он больше не боялся заплутать. Запоминал дорогу, смотрел на приметные черты леса и часто оглядывался, чтобы знать, как выглядят те или иные места, когда он пойдёт назад. По ночам Холь рассказывал про звёзды, что двигались медленнее прочих, и учил по ним держать направление, когда не видно солнца. Бывало, что и сам Холь плутал, терялся в лесу, где не было видно неба, и не раз взлетал так высоко, что исчезал из виду. Летел за облака, чтобы узреть, где солнце. Ни одна птица не взлетала выше той, на чьих крыльях и в чьём сердце горело пламя.

Ели расступились, обнажив заболоченную полянку. Холь придирчиво осмотрел её и решил, что это место ему не подходит. Однако Ситрик задержался, чтобы набрать немного клюквы.

Наконец они нашли подходящее место и длинный плоский камень, вросший в землю, на котором можно было развести огонь. Сухие ветви елей были далеко, и их не должно было обидеть поднимающееся высоко пламя. Ситрик расчистил камень, смёл ветками подальше сухие иглы и листья, что только упали наземь, снёс сухостой, ломая ветви и тонкие, сухие деревца. Не скоро, но был сложен большой костёр, выложенный, как гнездо.

Холь расправил обожжённые крылья, внимательно осматривая их, как в последний раз. Тусклое пламя бежало по сломанным кончикам, сами перья были серее обычного. После он слетел в костёр, куда уронил маленькое пёрышко, и палые иголки занялись сначала неохотно, задымили, а после вспыхнули, как падающие звёзды. Огонь быстро разрастался, пожирая ветви, и Холь заставлял костёр гореть всё ярче и ярче. Он танцевал меж языков пламени, скакал по трескающимся веткам, расправляя крылья. Ситрик был зачарован его движениями. Но вскоре, вспомнив прошлое перерождение Холя, он ушёл, чтобы не смущать себя и птицу. Только оставил Холю часть его вещей, облегчив свою ношу. Топор он на всякий случай, с разрешения, взял с собой.

– Когда вернёшься? – спросил Ситрик напоследок, обернувшись к костру.

– Ближе к вечеру, не раньше. Был бы рад иначе, да только не думаю я, что совладаю с собою и мыслями, когда позволю своему телу сгореть. Бывает, что теряюсь я в страхе смерти, – признался Холь. – Как в первый раз.

– Не знал, что ты боишься смерти.

– Всякий живой боится. Я не исключение.

Пришла пора возвращаться в город и искать ночлег.

Он шёл между деревьями, и тонкие пространства меж ними становились всё темнее и плотнее. Воздух холодел, наливаясь морозным духом. Когда Ситрик вышел из чащи на тропу, с неба посыпался мокрый снег, смешанный с дождём, совершенно нежданный в эту пору. Уместен он был бы лишь через тройку седмиц, а то и вовсе через месяц. И пах он какой-то неотвратимой промозглой неизбежностью.

На открытом пространстве на Ситрика тут же напал зубастый ветер. Он посмотрел на небо, на круглую стаю грачей, облетающих в последний, может быть, раз своё гнездовье. Тонкие чёрные росчерки обращались крылатыми пятнами, а потом таяли в снежной пелене. Ситрик прищурился – колкие снежинки и капли дождя лезли в