стукнула каблуком, начиная первый медленный круг по свободному пространству в центре комнаты.

– Елене Негиной и Петру Цихненко… – продиктовала она. – Строго конфиденциально…

Долбя клавиатуру с наклеенной кириллицей, Даша подумала: странно. Голос КД никогда ещё не звучал так искренне, как во время диктовки.

– Я, носительница имени «Александра Домонтович»… И воспоминаний революционерки Александры Коллонтай… Созданная эльскими писателями двадцать восьмого октября две тысячи семнадцатого года… В Болонье… Вы поспеваете за мной, Даша?

– Ага… Мне нормально…

– Хорошо. Запятая после «в Болонье». Диктую дальше:…располагаю сведениями о некоторых событиях будущего… Как ближайшего, так и более отдалённого… Лица, подписавшиеся ниже, готовы это засвидетельствовать…

– Вы на наши, что ли, подписи рассчитываете? – спросила Дьяконова.

– Я подпишу, – сказала Тайна Лайтинен.

– И я подпишу, – сказал Вернадский. – Что ж не подписать?

Даша пулемётом напечатала «засведетельтствововать» и дала компьютеру исправить ошибки.

– Я тоже, – сказала она. – Подпишу.

– Ну и я, естественно, – сказала Алина.

Дьяконова тяжело вздохнула и покачала головой. Но спорить не стала.

– Далее с новой строки, – продолжила Коллонтай.

– В смысле, параграф новый? – не поняла Даша.

– Да. Второй абзац. Сообщаю вам, что в начале две тысячи двадцать второго года… Не ранее второй половины января и не позднее первой недели марта… Так называемая… Кавычки открываются, [ЗГНТМИ], кавычки закрываются… Начнёт большую империалистическую [ЗГНТМИ]… Целью которой будет являться… Захват и уничтожение украинского государства…

– Боже мой, – прошептала Дьяконова.

– Вы это серьёзно? – Алина выпрямила спину и схватилась за край дивана, на котором, как обычно, сидела.

– Как я и предполагал, – сказал Вернадский.

Точнее, не сказал, а – булькнул, что ли? Даша допечатала слово «государства» и посмотрела на старика. Он весь как-то сжался в кресле, будто пытался в нём укрыться от будущего. На лице его было выражение, как у ребёнка, который вот-вот заревёт в голос.

– [ЗГНТМИ в дат. падеже] не удастся наскоком сломить украинскую оборону, – продолжила Коллонтай. – Война будет кровопролитной и долгой… Исход войны мне достоверно не известен… С ясностью видно лишь то… что её последствия могут значительно ускорить… или, напротив, на несколько десятилетий задержать… неизбежную гибель человеческой цивилизации… Конец абзаца. Следующий абзац…

– Подождите… – сказала Даша, достукивая «гибель человеческой цивилизации». – Подождите… Вы сама же… – Она посмотрела на Коллонтай с обидой, которую не было сил прятать. – Вы же говорили на днях, что ещё не совсем неизбежно. «У человечества есть приблизительно один шанс из двадцати восьми». Это вы говорили! Это ваши слова!

– Хорошо. Исправьте «неизбежную» на «весьма вероятную».

– …Исправила!

– Следующий абзац. Рекомендую вам планировать свою жизнь… исходя из неизбежности начала этой войны… в указанное время… Далее место и дата. Хельсинки… Квартира, кавычки открываются, «Александры Домонтович», кавычки закрываются… Двадцатое августа две тысячи двадцатого года… Написали?

– …Написала!

– Благодарю вас. Можете печатать. В двух экземплярах.

Даша послала файл на печать. Принтер на столе заурчал, зашуршал, выдавил из себя два листка офисной бумаги. Коллонтай прошла свой последний медленный круг по паркету и остановилась у стола. Взяла ручку из кружки с ручками и карандашами. Расписалась возле даты на обоих листках. Аккуратно положила ручку на один из них.

– Елизавета Александровна, – обратилась Коллонтай к Дьяконовой.

Лизаксанна сидела у другого конца стола, отвернувшись, и угрюмо глядела в непроглядное ночное окно.

– Елизавета Александровна, – повторила Коллонтай, когда Дьяконова всё-таки посмотрела на неё. – Вам не кажется иногда, что из всех удивительнейших изобретений, возникших после того, как нас с вами выдернули, шариковая ручка, при всей своей простоте, – едва ли не самое прекрасное?

Даша замерла. Она была уверена, что Дьяконова ответит чем-нибудь едким и оскорбительным. Какой-нибудь вербальной пощёчиной.

К её изумлению, Дьяконова ответила с точностью до наоборот. Её поджатые губы разжались и согнулись в детской улыбке. Лицо посветлело, как будто вместо Коллонтай ей показали щенка скотч-терьера.

– Да, – сказала Лизаксанна. – Как вы правы… Дьяконова столько бы всего написала, если бы у неё была шариковая ручка! Меня ведь, вы знаете… – Она обвела беглым взглядом фан-клуб л-ских писателей и вдруг пунцово покраснела. – Меня до сих пор не оставляет чувство, что, если пишешь этими новыми ручками… А тем более на этих прекрасных электрических приборах для письма… Кажется, что непременно напишется что-нибудь справедливое, точное… Что-нибудь безупречно правдивое…

– Я понимаю вас, – сказала Коллонтай. – В первые месяцы этой жизни у меня было похожее чувство.

Даже monsieur Verne

Хельсинки, Хямеэнтие, 35.

Ночь с 20 на 21 августа 2020 года

В общем, к полуночи записки фан-клуба ПЛП точно были готовы к отправке. Но никто и не думал расходиться. Последнее заседание в классическом составе (так его позднее назовёт Алина) продлилось всю ночь.

Сначала долго утешали Вернадского. Наливали ему воды и коньяку, водили пописать и ополоснуться, даже звонили косматому чуваку, который привозил КД марихуану, – хотели заказать срочную доставку, но чувак не брал трубку и не отвечал на сообщения; он никогда по ночам не работал. Потом, когда Вернадский таки затих и уснул, опять заспорили про «снежный шар». Старались толковать его в оптимистическом ключе или хотя бы в не очень депрессивном ключе, но получалось ещё менее убедительно, чем накануне. В разгар спора общим голосованием решили плюнуть на приличия и позвонить Лотте Йокинен из Полиции безопасности, главной специалистке по шарам. Йокинен звонок сбросила, но вскоре прислала ссылку на телегу. Созвонились там. Легче от разговора с Йокинен, правда, никому не стало. На просьбу описать самое главное чувство, остающееся от шаров, она, не задумываясь, ответила:

– Катастрофа. Чувство, что есть огромная катастрофа.

При этом говорила она сдавленным шёпотом из полутёмной ванной, чтобы не разбудить ребёнка и мужа. Из-за шёпота и полутьмы слово «катастрофа» прозвучало особенно жутко.

Несмотря на жуть и отчаяние, где-то к началу второго все проголодались. Сна не было ни в одном глазу (если не считать глаз Вернадского), так что без голосования, чистой аккламацией, решили устроить ночной ужин. С наименее доступных полок на кухне сгребли все недоеденные запасы Алининого отца: быстрые макароны, остатки немецкой гречки, кукурузу, протёртые томаты, какую-то фасоль в высокой банке с арабской вязью. Ещё нашлась банка борща – видимо, из местного магазина постсоветской снеди, как и немецкая гречка. Борщ сварили отдельно, налив побольше воды и досыпав перца. Из остального Даша с Тайной состряпали нечто вроде жидковатой запеканки.

Накрыли в большой комнате, расчистив стол.

– Рагу студенческое, – объявила Алина после первой ложки второго. – Вкусно! Вы не обижайтесь, что я себе так мало положила. Я просто… ну, вы знаете…

– Да ну, забей, – сказала Даша. – Мы знаем.

– Мы совсем не обижаемся, – сказала Тайна.

– Действительно очень вкусно, – сказала Дьяконова.

Коллонтай